Когда филология впадает в теологию

Извне биография Льюиса Клайва Стейплза Льюиса (1898–1963) воспринимается как череда потерь и тяжёлых испытаний: смерть матери и последовавшее за этим разрушение семейного уклада (1908); издевательства садиста-учителя в Шербурге и соучеников в Мэлверне (1911–1914); фронт и ранение (1916–1917); гибель друга и более чем тридцатилетняя домашняя тирания матери друга, за которую Льюис добровольно взял на себя ответственность (1919–1951); поздняя женитьба и через четыре года – смерть жены (1956–1960). Однако сам Льюис определяющими событиями своей жизни считал вовсе не беды и испытания, а прочитанные книги и разговоры с друзьями. Воспитанный в духе ольстерского протестантизма, он ещё ребёнком потерял веру (в 1912 году). Но, как позже представлялось Льюису, тогда же (в том же 1912 году) началось его восхождение к подлинной, выстраданной вере – через чтение и обсуждение прочитанного.

Итогом "восхождения" стало обретение Льюисом веры; после 1931 года он – ревностный англиканец. А это значит, что и жизненные трудности, и читательские впечатления представлялись ему посланиями Бога, обращёнными к человеческому опыту и воображению («Страдание – мегафон Божий»; воображение – «Божья игра»).

Духовный переворот 1931 года стоит считать началом творческой биографии Льюиса; об опубликованных же до этого сборнике стихов «Духи в неволе» (1919) и повествовательной поэме «Даймер» (1926) сам писатель предпочитал не вспоминать. В своём творчестве Льюис стремился не к развитию, а к постоянству; с начала 30-х годов он раз и навсегда определил для себя три поприща (теолога-апологета, филолога-медиевиста и романиста) при единой и неизменной позиции (защитника традиционной веры, старого уклада и классической литературы). Называя себя "динозавром" и "западным человеком прошлого", Льюис так подчёркивал свою сознательную старомодность, свою принципиальную несовместимость с определёнными тенденциями XX века: прагматическому и технологическому мышлению он пытался противопоставить "романтическую теологию" в духе У.Морриса, идеологическому прессингу – опору на "целомудренную здравость старых авторов" (С.С. Аверинцев), современному упадку веры – популяризацию Августина и Фомы Аквинского.

Последнее для Льюиса особенно важно: христианская тема с начала 30-х годов оставалась неподвижным центром и первопричиной его творчества. Филология, теология и художественное творчество были для Льюиса ступенями к постижению Бога. Первая ступень – анализ и классификация религиозных текстов (в филологических трудах), вторая – логика и диалектика (в теологических трактатах), наконец, высшая ступень – фантазия и воображение (в романах).

Основные труды Льюиса посвящены средневековью как идеальной литературной эпохе, отмеченной неразрывным единством словесности и религии; свою задачу, в частности, он видел в апологии средневекового автора. Эту связь Бога-творца и литературного творчества, божественного авторитета и автора Льюис пытался всесторонне исследовать в своих филологических трудах.

Так, уже в самих словах литературного языка он отыскивает христианские этимологии (например, в слове "сознание"). Если Льюис рассматривает литературные темы, то обязательно в религиозном контексте; так, в «Аллегории любви» (1936), посвящённой провансальской поэзии, он "проявил тончайшее понимание того, что значит это в высшей степени необычное соединение любви и религии" (Ч.Уилльямс). Исследуемые Льюисом жанры чаще всего прямо связаны с религией – например, мильтоновский эпос или псалмы. Описывая средневековые представления о мире, Льюис противопоставляет приговору современной науки ("средневековая картина мира ошибочна") религиозно-эстетический критерий ("средневековая картина мира исполнена гармонии и совершенства"). Даже в написанном им третьем томе академической истории английской литературы он остался верен себе: здесь английское Возрождение представлено с религиозной точки зрения – как продолжение средневековья по прямой (откликаясь на это, Х.Гарднер назвала труд Льюиса "вызывающим наслаждение, стимулирующим и спорным"). Вообще, излюбленная мысль Льюиса заключалась в том, что "в Англии не было Возрожденья"; об "открытии любви" в провансальской поэзии он писал, что "по сравнению с этим революция Ренессанса – только рябь на поверхности литературы".

В творчестве Льюиса филология органично "впадает" в теологию – когда он указывает на божественный смысл, просвечивающий в слове (например, на "таинственную силу предлога «в»": "человек во Христе", "Христос в Боге", "Святой Дух в церкви"), или предупреждает о дьявольских приманках, скрытых в извращённых словах (например, о подмене положительного понятия "милосердие" отрицательным "самоотверженность", о превращении понятия "демократия" в заклинание, "выполняющее <...> ровно ту же работу, которую выполняли древнейшие диктатуры", или об опасности местоимения "мой"). "Филологическому отделу ада" Льюис-апологет противопоставляет здравый смысл, выработанный в научной практике: "Мы не должны попасть к метафоре в плен"; "Мне легче верить в ангелов и бесов, чем в отвлечённые понятия".

В своих апологетических трактатах Льюис стремится ставить самые острые вопросы христианства – о природе чуда («Чудо: предварительное исследование», 1947), об оправданности страдания («Проблема страдания», 1940), о реальности ада и рая («Письма Баламута», 1942; «Расторжение брака: видение», 1946), о связи земной любви с небесной («Четыре рода любви», 1960).

При этом к какой бы сложной теологической проблеме Льюис ни обращался, он всякий раз рассчитывает на самую широкую читательскую аудиторию; поэтому сложная диалектическая процедура берёт начало в понятной каждому обыденности, в простых отношениях "обычных вещей и обычных людей" (не случайно один из основных трактатов Льюиса называется «Просто христианство», 1952). Так, Льюис сперва добивается эффекта узнавания, после чего обычно следует серия броских, запоминающихся афоризмов, переворачивающих обыденность (примеры афоризмов: "рождение человека важно как квалификация для смерти"; "чтобы справиться со страстями, надо каждый день умирать"; от первородного греха – "сила тяжести, влекущая нас от Бога", "ошибки в грамматике бытия", но "будет вправлен сустав бытия, и боль утихнет").

Важно, что при всей снисходительности к читателю Льюиса-стилиста, при всей простоте, увлекательности и остроумии рассуждения Льюис-моралист, Льюис-проповедник всегда требователен и строг: "Толкуя и думая об аде, мы должны иметь в виду не гибель наших врагов и друзей, а нашу собственную гибель. Глава эта – не о вашей жене, не о вашем сыне, и не о Нероне, и не об Иуде. Она – о вас и обо мне".

Ещё более суров Льюис к своим оппонентам: его трактаты, начиная с написанного почти сразу же после обращения «Блуждания паломника: аллегорической апологии христианства, разума и романтизма» (1933), резко полемичны. Основной объект многолетней полемики как раз и выведен в «Апологии»; это «Дух Времени» – современность, охваченная неверием и "ересями". На борьбу с выразителями "духа времени" (такими, как Т.С. Элиот и Ф.Р. Ливис) Льюис бросает все средства – от сократической иронии до прямой инвективы. Перелом в его полемическом настроении произошёл в 1947 году, когда он проиграл спор с католическим философом Э.Энскобом в Сократическом клубе. После этого изменяется проповедническая установка Льюиса: уменьшается доля логической доказательности, увеличивается доля художественной, образной убедительности.

Ещё в 30-х – начале 40-х годов Льюис охотно обращался к аллегории и притче: тезисы и аргументы в этих жанрах подкреплялись сюжетом и характерами, полемика разыгрывалась как литературный конфликт, парадоксы становились эффектнее и зримее (в «Письмах Баламута» божественная истина доказывается от обратного – устами беса; в «Расторжении брака» грешники вовсе не осуждены на адские муки, но сами их выбирают: "Все, кто в аду, сами его выбрали").

Так теология постепенно "впадает" в художественную прозу. Ещё к 30-м годам относится первый опыт Льюиса в жанре фантастического романа, положивший начало космической трилогии «За пределы безмолвной планеты» (1938). В период же с 1943 по 1956 год романы начинают доминировать в творчестве писателя. Это вторая и третья части космической трилогии («Переландра», «Мерзейшая мощь: современная сказка для взрослых»), это также сказочные «Хроники Нарнии» (1950–1956) и роман об Амуре и Психее «Пока мы лиц не обрели: перелицовка одного мифа» (1956).

Романы Льюиса являют собой самые неожиданные жанровые сплавы. Популярные жанры – научная фантастика и сказочная повесть – соединяются с рассуждениями в духе теологических трактатов, с символическими картинами в духе старинных мистических трактатов, а также древними мифологическими сюжетами. При этом ни романы космической трилогии, ни «Хроники Нарнии» не являются притчами или аллегориями. По замыслу автора, читатель должен встретиться в них с "правдой мифа".

Льюис примерял к собственной художественной прозе те самые принципы, которыми характеризуется древний миф. Решающим доказательством какого-либо благочестивого тезиса для писателя является благочестивый вымысел – как отражение божественной правды, как инобытие священной реальности. Посредством такого вымысла (что сродни мифу) "Бог выражает себя в сознании людей", и так осуществляется "перевод божественной истины на язык наших представлений и идей".

В «Хрониках» и трилогии Льюис придерживается определённой дидактической стратегии: герои и идентифицирующие себя с ними читатели просто поставлены по ходу сюжета перед чудом как фактом. Задача автора – заставить героев лично пережить события, подобные событиям священной истории (творение мира, грехопадение и Страшный суд в «Хрониках Нарнии», явления Эдема, ангелов и змия в «Переландре» и так далее); по замыслу автора, читатель также должен ощутить эффект присутствия, убедиться, как воочию, в реальности чуда.

Судьба наследия Льюиса оказалась счастливой. В среде филологов-специалистов его труды «Аллегория любви» и «История литературы XVI века» и в конце XX века считаются образцовыми. Вместе с тем он остаётся одним из самых популярных и читаемых апологетов современности. А его «Хроники Нарнии» поставили писателя в ряд классиков детской литературы.