Если жить в угоду ходячей морали

Драма великого норвежского драматурга Генрика Ибсена (1828—1906) “Привидения” была написана осенью 1881 года. Она является прямым результатом того течения мыслей, которое было вызвано в Ибсене работой над “Кукольным домом”, чья развязка вызывала возмущение современной публики: жена, осознав ложность своего положения в браке, решает порвать узы этого брака, уходит из дома, оставляя детей. Ибсен знал, как поверхностна была та мораль, во имя которой осудили конец его драмы. Отвечая на упрёки в адрес развязки “Кукольного дома”, Ибсен писал: “Да, дети; а вы думаете, что для них будет лучше, если такой брак будет продолжаться?” Ответом на этот вопрос служат “Привидения”, представляющие развязку истории ложного брака, узы которого жена не решилась порвать, несмотря на то что сознавала, как мало брак этот соответствовал истинному супружескому союзу. Лотар пишет о драме “Привидения”: “Это история одного брака, где жена, несмотря на ложь, с которой сопряжён её брак, остаётся у мужа”.

Иногда драму относят к натурализму, но Ибсен всегда оставался реалистом, строительным материалом драматургу служила современность. Хотя “Привидениям” часто приклеивали ярлык, – “драма о венерическом заболевании”, драма не только и даже не столько в этом. При более детальном рассмотрении видно, что Ибсена больше всего интересовала главная героиня – фру Алвинг, её восстание и эволюция.

Конфликт драмы в общем виде можно определить как несоответствие видимости благополучного брака (которую вынуждена создавать и поддерживать долгие годы главная героиня) и истинной сути этого брака, построенного на ложном основании.

Главная героиня, фру Алвинг, как и Нора (героиня “Кукольного дома”), хотела восстать против общепринятого закона и порядка, хотела разрушить брак, стоящий на ложном основании, но силы изменили ей. Её сумел переубедить пастор Мандерс, к которому фру Алвинг обратилась в минуту отчаяния. Пастор Мандерс, носитель отживших идей, указал героине как на священный долг на то, что ей самой казалось унижением и позором. Ей пришлось вернуться к тому человеку, которого она покинула полная ужаса и отвращения, — к своему нелюбимому, нравственно больному, распутному мужу. В этом величайшая ошибка фру Алвинг, в этом и её вина. Шлентер писал о виновности героини: “Он (Ибсен. – Н.Д.) спрашивает её: зачем ты поддалась и против внутреннего голоса дала себя увлечь тем, что кажется разумным только при близоруком, узком взгляде на вещи? Когда ты, поддавшись голосу холодного рассудка, предпочла ухаживателя возлюбленному, ты пошла на ложь, ты взяла грех на душу. Один грех породил другой. Затем ты вторично не послушалась внутреннего голоса и повиновалась велениям ходячей морали. Тебе не следовало возвращаться к мужу, который внушал тебе отвращение. Оставшись его женой, ты взяла новый грех на душу, новую ложь”. Результатом отказа фру Алвинг от борьбы, её покорности явилось рождение неизлечимо больного (в силу дурной наследственности) сына. Это стало наказанием фру Алвинг. В течение долгих лет героине пришлось скрывать от окружающих истинную сущность своего брака, она пыталась скрыть распутную жизнь своего мужа, камергера Алвинга. Ради того, чтобы сын не знал правды об отце, фру Алвинг пришлось рано отослать Освальда из дома, оставить в неведении о подлинном характере отца. “Я же не знал совсем отца, – свидетельствует Освальд, – только и помню, что меня раз стошнило по его милости”.

В результате жалкий брак, основанный на лжи, принизил и искалечил даже такую богато одарённую от природы натуру, как фру Алвинг, и низвел её на ступень трусливой рабыни той самой ходячей морали, против которой она вначале рвалась восстать. Жертва, принесённая фру Алвинг, не сделала камергера Алвинга лучшим человеком. На девятнадцатом году супружеской жизни он умер таким же беспутным, каким был до венца. Ложь в браке порождает одно гибельное последствие за другим. Жизнь Освальда, за которую фру Алвинг ответственна, также погублена. Мать не смогла уберечь своего сына. Тем, что она отослала его из дома, она лишь ускорила процесс разрушения его здоровья, ибо он жил как совершенно здоровый человек, неся “червоточину внутри”. Напрасно Освальд искал в болезни свою вину, её там нет. Освальд несёт наказание за излишества своего отца, от которого он унаследовал зародыш разложения. Он одарённый художник, но был отмечен смертью прежде, чем начал жить. Однако понятие наследственности, как ни научно представлено оно в “Привидениях”, не утрачивает у Ибсена своего этического характера, согласно которому трагическое настоящее является следствием лживого прошлого. Освальд должен погибнуть, так как он есть продукт лжи. Истина несёт с собой и здоровье, ложь есть гибельное начало.

Освальд узнаёт о том, что обречён на сумасшествие. Но его катастрофа является также и катастрофой его матери, которая не имела мужества разойтись с грешником, прежде чем она дала жизнь ребёнку.

Таким образом, конфликт “Привидений” – это столкновение свободы личности и отживших догм, лживых законов общества, которые не дают человеку свободы и разрушают его жизнь. Возникает парадоксальная ситуация, когда человек, следующий общепринятым нормам морали, совершает тем самым преступление против истинной нравственности.

К моменту, когда разыгрывается действие, фру Алвинг уже полностью освободилась от авторитетов и традиций. В своё время фру Алвинг капитулировала перед “привидениями” (“Всякие отжившие понятия, верования и тому подобное” — так объясняет значение слова “привидения” фру Алвинг), теперь она с презрением говорит об этой капитуляции как о трусости. Она считает преступлением то, что пастор Мандерс когда-то заставил её вернуться к мужу, хотя она и пастор по-настоящему любили друг друга. “Да вы принудили меня подчиниться тому, что вы называли долгом, обязанностью, – упрекает пастора фру Алвинг. – Вы восхваляли то, против чего возмущалась вся моя душа. И вот я начала рассматривать, разбирать ваше учение. Я хотела распутать лишь один узелок, но едва я развязала его – всё расползлось по швам. Я увидела, что это машинная строчка”. У фру Алвинг открылись глаза на прошлое и настоящее, но трагизм в судьбе сильной духом, обладающей мощной волей и знающей свой путь героини заключается в том, что общество и тот свет, представителем которого является пастор Мандерс, преградили ей её истинный путь. Брак, основанный на любви, пусть даже не узаконенный церковью и не принятый обществом, парадоксальным образом оказался бы менее греховным, чем стал брак законный, но основанный на лжи. Пастор Мандерс совершил великий грех, убив в героине любовь. Вся жизнь фру Алвинг, как говорит сам пастор Мандерс, “не что иное, как пропасть, замаскированная пропасть”. Фру Алвинг сознаёт свою вину и жалеет о прошлом: “Совсем не надо было мне набрасывать покров на жизнь, которую вёл Алвинг. Но тогда я по трусости своей не могла поступить иначе”. Освободиться от “привидений” недостаточно лишь внутренне, в своём сознании, — необходимо ещё вступить в прямую борьбу с тем, что препятствует свободному развитию человека. И фру Алвинг готова это сделать: “Я больше не могу мириться со всеми этими связывающими по рукам и ногам условностями. Я хочу добиться свободы”. Однако сделать это нелегко. Ведь фру Алвинг скована воспринятыми с детства условностями традиционной морали. “Меня с детства учили исполнению долга, обязанностям и тому подобному, и я долго оставалась под влиянием этого учения”, – говорит она Освальду. Но, несмотря на это, фру Алвинг стремится избавиться от своей трусости перед “привидениями” и признать свободу личности первейшей необходимостью. Ради этой свободы личности и счастья фру Алвинг хочет окончательно порвать с отжившими законами общества, она даже готова согласиться на союз Освальда с Региной (его сестрой по отцу): “Не будь я такой жалкой трусихой, я бы сказала ему (Освальду. – Н.Д.): женись на ней (Регине. – Н.Д.) или устраивайтесь как хотите, но только без обмана”. Освальд, который жил вне губительной среды и который несёт незаслуженную кару (“…грехи отцов падают на детей”, – объясняет Освальду причину болезни врач), вырос другим. Он свободен от догм и условностей, он ясно видит и различает нравственность и безнравственность, ему не чужда радость жизни. Там, очевидно в Париже, где он жил в среде молодых весёлых художников, была “прекрасная, светлая, свободная жизнь!” Здесь, в Норвегии, “учат людей смотреть на труд как на проклятие и наказание за грехи, а на жизнь – как на юдоль скорби, от которой чем скорей, тем лучше избавиться”. Здесь, в Норвегии, нет места жизнерадостности. “Да, радость жизни, мама, – её у нас здесь что-то мало знают. Я что-то никогда не ощущаю её здесь”, – говорит Освальд. Возможно, что и жизнь камергера Алвинга сложилась бы иначе при других условиях. “Для необычайной жизнерадостности твоего отца не было здесь настоящего выхода”, – говорит фру Алвинг. Однако жизнерадостность есть в Регине, которая вырвалась из гнетущего её дома и мира. Но вместе с этим ей передалась и нравственная болезнь её отца – эгоизм. Региной руководит расчёт, её путь – это путь не физической, а нравственной гибели. Таким образом, конфликт драмы ещё и в том, что отжившие догмы, лживые законы морали, “привидения” не только лишают человека свободы — они не дают выхода его жизненным силам, энергии и жизнерадостности.

Конфликт “Привидений”, по сути, не разрешён, и драма заканчивается трагически: из уст собственного сына приходится матери услышать упрёк в том, что она дала ему жизнь. “Я не просил тебя о жизни, – говорит Освальд. – И что за жизнь ты мне дала? Не нужно мне её! Возьми назад!” И никто с такой ясностью, как фру Алвинг, не разбирается (когда уже поздно) в страшной путанице, созданной судьбой и собственной её виной. Но несмотря на трагический финал драмы, вызов устаревшим нормам и лживым представлениям брошен, стремление Ибсена раскрыть внутреннее неблагополучие современной действительности достигает цели.