ШКОЛА В ШКОЛЕ

Ольга ЖУКОВА,
физико-математический лицей № 39, г. Озёрск

Анализ стихотворений О.Э. Мандельштама

Стихотворение “Автопортрет”

Художественный мир О.Мандельштама сложен для интерпретации. Перед анализом его стихотворений испытывают трудности как учителя, так и учащиеся. Одной из особенностей индивидуального стиля художника является целостная структура его поэтического мира, где все стихотворения связаны в некое единое архитектурное целое.

Каждое стихотворение необходимо рассматривать, не вырывая его из контекста стихотворного цикла сборника, в который оно помещено, и культуры в целом.

Ведущие принципы эстетики О.Э. Мандельштама можно проследить на примере стихотворения “Автопортрет”:

В поднятьи головы крылатый
Намёк — но мешковат сюртук;
В закрытьи глаз, в покое рук —
Тайник движенья непочатый.

Так вот кому летать и петь
И слова пламенная ковкость, —
Чтоб прирождённую неловкость
Врождённым ритмом одолеть!
                       (1914)

Детали автопортрета в стихотворении объединены по принципу контраста видимого покоя (статики) и скрытого движения, вулканической энергии:

“поднятье головы”, “крылатый намёк”	— “мешковат сюртук”;
“закрытье глаз”, “покой рук”	— “тайник движенья непочатый”.

Сам Мандельштам называл этот принцип “сталкиванием противоположностей”, “сочетанием разнокачественных признаков”. Антитеза покоя–движения придаёт стилю художника внутреннюю напряжённость. Отметим важную деталь: “Тайник движенья непочатый”. Это скрытое качество души, человеческой сущности Мандельштама также станет его основным стилевым принципом. Каждое стихотворение полно внутренней динамики, волевого движения. Для поэта важен сам процесс созидания, выстраивания формы, смысла, духа…

Во второй строфе даётся центральный образ авторского художественного мира: “И слова пламенная ковкость”. Заметим, что в контексте стихотворения “слово” сравнимо с металлом, породой, обладающей колоссальными внутренними потенциями.

“Слова как бы уподобляются камню, обнаруживая свою внутреннюю динамику, подвижность”. Именно это слово-камень как воплощение несокрушимости, неизменности реального мира и становится объектом направленных на него творческих усилий человека, стремящегося одухотворить эту грубую материю.

Обращают на себя внимание читателя последние две строки стихотворения, где по принципу антитезы сближаются сходные по звучанию слова: “прирождённую неловкость”, “врождённым ритмом”.

Согласно основам структурного анализа Ю.М. Лотмана, “антитеза означает выделение противоположного в сходном”.

Попробуем выяснить, в чём смысл этого сближения (“со-противопоставление”). Мотив скрытого внутреннего движения, заявленного в начале стихотворения, реализуется в образе “врождённого ритма”; слово “врождённый” семантически в контексте стихотворения воспринимается как неотъемлемое качество личности, Божий дар, который поэт пронесёт через всю свою жизнь. И здесь же по звуковому сходству сближается “прирождённая” (неловкость) — в значении временного затруднения, некоей преграды, которую необходимо преодолеть (“неловкость”, происшедшая при рождении).

Итак, что скрывается под этой “прирождённой неловкостью”?

Ответ на этот вопрос можно получить из автобиографических строк другого стихотворения Мандельштама — “Стихи о неизвестном солдате”:

Я рождён в ночь со второго на третье
Января в девяносто одном 
Ненадёжном году, — и столетья
Окружают меня огнём.

Метафора на грамматическом уровне (“в девяносто одном ненадёжном году” — употребление количественного числительного вместо порядкового при согласовании с существительным) становится глобальной метафорой косноязычия собственного, семьи, эпохи…

“Что хотела сказать мне семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения”.

(Вспомним стихотворение Н.Гумилёва “Восьмистишие”:

…И, символ горнего величья,
Как некий благостный завет,
Высокое косноязычье
Тебе даруется, поэт.)

Значит, “прирождённая неловкость” — это косноязычие и даже безъязычие собственное, семьи, эпохи; это детский лепет, который, наполнившись “нарастающим шумом века”, обретает силу и мощь языка, преображённого “врождённым ритмом”.

Стихотворение “Notre Dame”

Где римский судия судил чужой народ,
Стоит базилика, и — радостный и первый, —
Как некогда Адам, распластывая нервы,
Играет мышцами крестовый лёгкий свод.

Но выдаёт себя снаружи тайный план:
Здесь позаботилась подпружных арок сила,
Чтоб масса грузная стены не сокрушила —
И свода дерзкого бездействует таран.

Стихийный лабиринт, непостижимый лес,
Души готической рассудочная пропасть,
Египетская мощь и христианства робость,
С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные рёбра —
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам...
                                         (1912)

Одним из программных произведений Мандельштама в сборнике “Камень” является стихотворение “Notre Dame”.

Чтобы раскрыть смысл этого стихотворения, необходимо вписать его анализ:

1) в единство замысла сборника “Камень”;
2) в творческую концепцию мировоззрения поэта;
3) в историко-культурный контекст.

Как и в стихотворении “Автопортрет”, центральным, кульминационным образом-символом становится камень.

“Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания”.

Грубая материалистическая весомость камня выражает приятие реальности, бытия.

“Камень как бы возжаждал иного бытия. Он сам обнаружил скрытую в нём потенциальную способность динамики — как бы попросился в “крестовый свод” — участвовать в радостном взаимодействии себе подобных”.

В контексте творчества О.Э. Мандельштама на камень человек направляет свои творческие усилия, стремится сделать материю носителем высокого содержания. Вспомним строки из стихотворения “Я ненавижу свет…”:

…Кружевом, камень, будь
И паутиной стань.

Собор Notre Dame становится образом преображения камня. Рукою таинственного “строителя щедрого” камень стал воздушным и светозарным храмом, вместилищем мудрости.

Notre Dame — собор Парижской Богоматери, знаменитый памятник ранней французской готики. С первой строки стихотворения Мандельштам как бы налагает контекстуальные пласты друг на друга, вызывая ассоциативные ряды у читателя.

“Где римский судия судил чужой народ…” — автор явно отсылает нас к историческому факту. Notre Dame стоит на острове Сите, где находилась древняя Лютеция — колония, основанная Римом. Так в стихотворении возникает римская тема. Рим — “корень западного мира”, “камень, замыкающий свод”.

Римская тема даёт возможность ощутить историю как единый архитектурный замысел. Опосредованно заявленная, эта тема несёт в себе объединяющее начало, отсюда совместимость различных культурных контекстов в стихотворении.

Метафорическое сравнение храма с первым человеком, Адамом, даёт скрытую аналогию: соотнесённости частей тела с частями храма.

Традиционно с образом Адама связан мотив радости существования, счастья бытия. Мандельштам обыгрывает эту идею, смещая акценты: метафорически явно связанный с Адамом, несёт в себе идею бытийственности.

Первые две строфы стихотворения построены по принципу антитезы: внешнему противопоставлено внутреннее. “Крестовый лёгкий свод” обнаруживает “тайный план” — “массу грузную стены”. Через ощутимую тяжесть возводимого здания, грозное давление массивного свода на подпружные арки реализуется мотив камня. Метафора “и свода дерзкого бездействует таран” строится по принципу антитезы. Тот же контраст, что и в стихотворении “Автопортрет”: скрытая вулканическая энергия замерла лишь на мгновение, словно пятая стихия, зависшая между Небом и Землёй.

Существование Notre Dame — это вызов, брошенный человеком Небу, вечности (“Неба пустую грудь // Тонкой иглою рань”). Сей дерзновенный проект — застывшая стихия, сотворённая человеком.

В третьей строфе различные культурные эпохи соединяются в “неслиянное единство” (определение О.Мандельштама), воплощённое в “стихийном лабиринте” храма. Через архитектурное совершенство собора, через его виртуозную “сотворённость” и величественную “телесность” проступают черты прошлых культур.

Чтобы показать этот синтез, подчеркнуть ёмкость открывающегося ирреального пространства храма, поэт использует оксюморон (“Души готической рассудочная пропасть”), соединяет в ряд противоположные явления: “египетская мощь и христианства робость”; “с тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес”.

И наконец, четвёртая строфа становится квинтэссенцией авторской идеи. Происходит зеркальная обратимость твердыни Notre Dame в “недобрую тяжесть” Слова.

Слово становится объектом творческих усилий человека.

Гениальная художественная интуиция поэта позволяет открыть единство культурного пространства. В этом едином культурном пространстве, где сосуществуют все эпохи, следы которых увидел Мандельштам в “твердыне” Notre Dame, растворены “сознательные смыслы” слов — Логосы. Но лишь в архитектурной организации, выстроенности поэзии Слово-Логос обретает своё истинное бытие, истинное значение, более подвижное, нежели данное в словаре, существующее только в данной архитектонике, данной комбинации.

“Из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам”.

Лишь в контексте стихотворения “Notre Dame” словосочетание “тяжесть недобрая” обретает совершенно новую, неожиданную семантику: обозначает Слово.

“Любите существование вещи больше самой вещи и своё бытие больше себя…” — скажет О.Мандельштам.

Слово как бы уподобляется камню, обнаруживая свою внутреннюю динамику, и стремится участвовать в “радостном взаимодействии себе подобных” в смысловом поле культуры.

Стихотворение “С весёлым ржанием пасутся табуны…”

По словам И.Бродского, “поэзия есть прежде всего искусство ассоциаций, намёков, языковых и метафорических параллелей”.

В таком ключе разворачивается римская тема в сборнике О.Мандельштама “Камень”. Поэт как бы набрасывает, налагает контексты, которые сквозят друг сквозь друга; порождённые таким образом ассоциации открывают новые и новые смысловые глубины.

Мысль о единстве европейской культуры станет сквозной и определяющей в творческом сознании Мандельштама. Так появляется пластический образ Рима, ставший некоей всемирной тысячелетней твердыней, “началом начал”, колыбелью цивилизации. Но этот образ в поэтической системе координат Мандельштама носит амбивалентный характер — это точно найденный пластический свод сразу двух тем:

1) “Рим, сокровищница классического искусства, — воплощение темы вечно живой культуры”;
2) “Рим, столица одной из мировых религий, — носитель темы “родины духа, воплощённого в Церкви и архитектуре””.

Обе темы сплетаются и подчас носят элегический характер.

Так, стихотворение “С весёлым ржанием…” становится прощанием с Римом. Вечного нет и в Вечном городе.

“С весёлым ржанием пасутся табуны, // И римской ржавчиной окрасились долины”.

Пространство Вечного города разрастается, органично включая в себя мир природы. Появляются мотивы оскудения, упадка, которым охвачена тема Рима (ср.: “Рима ржавые ключи”). Но оксюморонный образ — “сухое золото классической весны” — начисто лишён традиционной элегической интонации по поводу быстротекущего времени, “прозрачная стремнина” которого свидетельствует о бренности бытия. Время — центральная категория поэтического мира Мандельштама (“Мне хочется следить за шумом и прорастанием времени”). Время в стихотворении “С весёлым ржанием…” не только течёт и уносит, оно ещё и катится “державным яблоком”.

Яблоко — образ-символ, который в контексте культуры порождает разрастающуюся ветвь ассоциаций:

• Это и яблоко раздора с надписью “Прекраснейшей”, из-за которого поспорили между собой богини Афродита, Афина и Гера и началась Троянская война.
  Напомним, что для разрешения спора Зевс отвёл богинь на гору Иду, где пас стадо юный Парис (этот мифологический сюжет возвращает нас к первой строчке анализируемого стихотворения и вызывает предощущение свершающегося Рока).
  Парис выбрал Афродиту. Богиня красоты в древнегреческой мифологии — это и символ осени, меди (металла).
• Яблоко–сфера–шар — античный символ полноты и совершенства.
  На заявленный в стихотворении мотив осени (“Топча по осени дубовые листы”) налагаются всё новые и новые ассоциации, открываются новые подтексты.
• Так, осень античными народами воспринималась как “высшая точка года”. Всё сливалось в единый образ благодатного мира, освоенного трудом и волей человека. Возникает мотив преображённого космоса, его архитектурной выстроенности, осуществлённой человеческими усилиями. Как и в стихотворении “Notre Dame”, появляется тема творческого порыва как соучастия “в великом акте Бытия”.
• Мотивы осени, творчества обрастают ещё одним поэтическим контекстом: в стихотворении явно звучит реминисценция из Пушкина: “Да будет в старости печаль моя светла”.

Осень для Пушкина — пора наибольшего творческого расцвета, время гармонической завершённости и величавого покоя. Открытая реминисценция становится способом выражения всё того же “римского колорита”. Рим связан с идеей внутренней сосредоточенности, пика творчества и покоя, с идеей духовной свободы.

Но лирический герой в стихотворении выступает в роли Овидия, изгнанного из Рима. В резных очертаниях дубовых листьев угадывается профиль Цезаря (напоминающий ахматовский, отсюда эпитет: “сей профиль женственный с коварною горбинкой” — эта деталь даёт нам ещё одну ассоциативную линию, спроецированную на современную Мандельштаму действительность), а в названии месяца августа слышится намёк на императора Гая Октавия, ставшего его преемником. Но ведь Гай Октавий, названный Августом, и выслал Овидия в глухую провинцию Рима. Возникает противостояние, “архетипическая драма” (И.Бродский) — “поэт против империи”:

Овидий — Август;

Пушкин — Николай I.

Но Мандельштам делает попытку выстроить образ просветлённого и примирённого отношения к миру, почувствовать некую единую гармонию космоса (мира-“яблока”):

Я в Риме родился, и он ко мне вернулся…

В этой формуле выведен закон повторяемости, обратимости времени: закат, осень, “яблоком” катящиеся годы, уносимые “прозрачной стремниной времени”, — всё возвращается к началу, и сквозь месяц август сейчас, в XX веке, улыбнётся Гай Октавий Август.

“Поэт заговорил на языке всех времён, всех культур…”; “Слово… оживляется сразу дыханьем всех веков” (О. Мандельштам. Слово и культура).