НОВОЕ В ШКОЛЬНЫХ ПРОГРАММАХ

Лидия МАТВЕЕВА, г. Оренбург

Мелодия становится цветком

Знаменитые строки О.Мандельштама, взятые мною в качестве эпиграфа, посвящены его соратнику по акмеистическому объединению “Цех поэтов”, завсегдатаю кафе “Бродячая собака”, печатавшемуся в элитарном “Аполлоне”, признанному первому поэту русской эмиграции и просто другу, с которым поэт имел одну на двоих визитку, Георгию Иванову. Впервые это имя гимназисты слышат на уроке литературы, посвящённом творчеству М.Ю. Лермонтова, -- запоминается одна строка из его стихотворения: “Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу”. Два года спустя это гениальное стихотворение, одна из вершин русской поэзии XX века, “напоминает” о себе в 11-м классе.

Георгия Иванова называли баловнем судьбы. Считалось, что он в совершенстве владеет стихотворной формой, а вот содержание ускользает: стихи его были хороши, даже образцовы, но искренний голос поэта заглушался эрудицией, оригинальным мыслям недоставало глубины. Но нужна ли глубина столичному эстету, блестящему литературному “денди”, каким был Г.Иванов? Несмотря на репутацию “проклятого поэта”, стихи “Жоржика”, “Жоржика опасного”, “общественного мнения”, как называли Г.Иванова современники, были высоко оценены Гумилёвым, мало в чьей поэзии находившим очарование. Категоричнее был А.Блок: его настораживала совершенность стихов Г.Иванова, а беспощадный критик Вл.Ходасевич, которого с поэтом связывала настоящая литературная война, разделивший участь его как поэта-эмигранта, говорил о том, что поэзия Г.Иванова вообще не представляет ценности и что “поэтом он станет вряд ли”, желая ему “доброй встряски вроде большого и настоящего горя”.

Нет, невольное предсказание Ходасевича сбылось: покинув Советскую Россию, “баловень судьбы” проводит остаток жизни в Париже, превратившись из юноши-щёголя в одинокого, быстро стареющего человека, а его стихи обретают нечеловеческую глубину смысла:

Трагедия целого поколения русских поэтов -- потеря родины -- наполняет безупречную форму стихотворца Г.Иванова живым, подлинным чувством поэта.

Кстати, по словам И.Одоевцевой, жены поэта, оставившей два тома превосходных воспоминаний о поэтах акмеистической школы, “стихи давались ему невероятно легко, как будто падали с неба законченными”, возникая по самым разнообразным, часто ничтожным, поводам, о чём писал и сам поэт:

Буквально между бритьём и завтраком было сочинено и стихотворение “Мелодия становится цветком...”, которое я позволю себе переписать полностью:

В этом стихотворении, написанном в эмиграции, поэзия М.Ю. Лермонтова и музыка -- две страсти Г.Иванова -- соединены. Сближение поэтом своей судьбы с судьбой великого предшественника носит в какой-то мере биографический характер: трагедия эмиграции первого близка одиночеству второго. Процесс перевоплощения Г.Иванова в Лермонтова динамичен: поэтическая ткань трёх первых строф туманна, пронизана сквозными образами-миражами. На фоне этого и совершается “выход” Лермонтова как бы из тумана. Г.Иванов удивительно передаёт нам своё душевное состояние -- внезапного оцепенения, ощущения присутствия какой-то важной мысли, отрешённости. Но, блуждая, сознание поэта, а вслед за ним и наше сознание “цепляется” за определённые детали совсем непоэтического характера: эполеты, рейтузы, ментик, шпоры. В этих сквозных образах сконцентрированы так называемая “тоска по мировой культуре” и обыкновенная горькая русская тоска. Последняя строфа утверждает мотивы дороги и одиночества, являющиеся центральными в поэзии Лермонтова. Попытка осмысления вечности через вещь, детали, дающие представление о глубине творчества Лермонтова, делают стихотворение как бы фрагментом перед лицом вечности. Можно сказать, что творение Г.Иванова вбирает и мандельштамовскую смысловую насыщенность, и фрагментарность стихов Анны Ахматовой.

Наше внимание не может не привлечь третья строфа, состоящая из заимствованной Г.Ивановым строки лермонтовского стихотворения “Выхожу один я на дорогу...” (1841), рождающая ассоциации, связанные с главой “Тамань” из романа “Герой нашего времени”. В результате прямого попадания в некие нервные центры поэту удаётся воссоздать глубину творчества М.Ю. Лермонтова. Причём цитата, никак не выделенная, не взятая в кавычки, размыкает временные и пространственные рамки, частные поэтические системы. Лирическое своеволие Г.Иванова позволяет использовать этот приём ради достижения гармонии, поистине вселенской.

Устройство ивановского стиха просто: оригинальная рифмовка, неожиданное -- различающееся в первой и второй строфах -- чередование рифм. Стихотворный размер -- “окрылённый”, песенный, создающий благодаря многостопности элегическое настроение.

Как известно, заимствование выражений и мыслей из стихов предшественников и современников является методом стихосложения Г.Иванова. Большинство его творений -- “лоскутные” стихи, или центоны, составленные из отдельных строк произведений разных авторов. За этот приём авторы отзывов на его сборники прозвали поэта ремесленником, эпигоном. Поздние стихи Г.Иванова показали, что он -- поэт от Бога и вдохновение ему не чуждо. Тема вдохновения является сквозной в поэзии “проклятого поэта”; она и затрагивается автором в первой строфе “Мелодии...”.

Впрочем, вот о том же прямо:

В глубине, на самом дне сознанья,
Как на дне колодца -- самом дне, --
Отблеск нестерпимого сиянья
Пролетает иногда во мне.

Или ещё прямее:

Остановиться на мгновенье,
Взглянуть на Сену и дома,
Испытывая вдохновенье,
Почти сводящее с ума.

Вдохновение, по Г.Иванову, -- это перевоплощение мелодии в слово, попытка “сказаться душою”. Слова складываются в музыку, которая звучит дольше слов. Ярким примером “пересадки” читателю авторского сознания является то, что мы не можем представить ивановское стихотворение без сияния звёзд лермонтовского (“...И звезда с звездою говорит...”) -- сами строки дарованы этим сиянием:

И вижу -- вне времени и расстоянья --
Над бедной землёй неземное сиянье...

Почему же Г.Иванову лишь с опозданием удалось войти в историю русской поэзии? Ведь для этого достаточно написать одну “Мелодию...”! Загадка поэта? Капризы истории? Как-то И.Тургенев в письме к К.Леонтьеву употребил выражение “гениальные второстепенности”. Не кажется ли вам, что именно это место занимает Г.Иванов в русской литературе?