На моё имя в редакцию пришла бумага, подписанная руководителем Департамента общего среднего образования Минобразования России М.Р. Леонтьевой. Эта бумага меня удивила своим директивным тоном: “Департамент... направляет для публикации в ближайшем номере приложения «Литература» методическое письмо «О проведении письменного экзамена по литературе в 11-х классах общеобразовательных учреждений Российской Федерации в 2000/2001 учебном году»”. То есть Департамент не просит нас, независимый от министерства орган печати, опубликовать своё письмо, а ведёт себя с нами как со своими подданными, — “направляет для публикации” да ещё — “в ближайшем номере”.

Ставить материал “в ближайший номер” — значит снимать уже свёрстанные материалы, чего мы делать не стали. Но публиковать письмо решили. Причём не просто его опубликовать, но высказать своё мнение по поводу новаций министерства с заменой сочинения на изложение — так называемых “творческих заданий”, которые сопровождают выбранные для изложения отрывки из «Войны и мира» Л.Н. Толстого (начало XXXVIII главы третьего тома) и из пятой статьи В.Г. Белинского «Сочинения Александра Пушкина».

Об этом нашем решении я решил уведомить М.Р. Леонтьеву. “Мы напечатаем ваше письмо, но с нашими комментариями”, — сказал я ей по телефону. “Что значит — с вашими комментариями?” — услышал я жёсткий, недовольный голос. “Это значит, — объяснил я, — что мы оговорим своё мнение по поводу тех мест в письме, с которыми мы не согласны”. “Но я смогу увидеть ваши комментарии?” — спросила руководитель Департамента. “В номере, — ответил я, — как и все читатели. Мы ведь с вами не будем вводить цензуру, не правда ли?” “В таком случае, — повысила голос высокопоставленная чиновница, — я снимаю свой материал!” И бросила трубку.

Что ж, снимать свой материал — священное право автора. (Хотя чего в данном случае стоят почти ритуальные заверения работников министерства образования, что во всех своих действиях они советуются с широкой общественностью?) Письмо М.Р. Леонтьевой читатель в нашей газете не увидит. Но с другой стороны, методическое письмо министерства не есть охраняемая государством тайна. Наш читатель может ознакомиться с ним в журнале «Вестник образования», 2000, № 20, октябрь. А с комментариями к письму — в нашей газете: высказать недоумение по поводу “творческих заданий”, которые придумало для учащихся министерство, — не только наше право, но и наша обязанность.

Например, требование аргументированного ответа на такой вопрос: “Может ли, по Л.Н. Толстому, отдельный человек оказывать влияние на ход исторических событий?” Трижды прослушавший текст ученик, уяснивший смысл прочитанного, конечно, ответит отрицательно: это же исходит из самого текста!

Но после этого мнимо сложного задания следует вопрос повышенной трудности: “Как в этом отрывке и в романе в целом отражается взгляд Л.Н. Толстого на роль личности в истории?”

А ведь для того, чтобы ответить на этот вопрос, прослушивания (даже многократного) любого отрывка явно недостаточно — для этого нужно очень хорошо знать весь роман в целом и понимать мировоззренческую концепцию писателя в период создания «Войны и мира». Иначе говоря, аргументированный ответ на этот вопрос тянет на полновесную диссертацию и — уж что совершенно точно — на очень вдумчивое сочинение. Но если вы требуете полноценного сочинения, то к чему же осложнять традиционный экзамен ещё и изложением? Остаётся абсолютно непонятным, на наш взгляд, принцип составления таких экзаменационных заданий.

Такое же недоумение вызывает и задание по Белинскому: “Опираясь на анализ одного-двух лирических произведений А.С. Пушкина, подтвердите основную мысль автора”. Но основная мысль автора-критика, Белинского выведена из его анализа лирических произведений Пушкина. Что же вы хотите от ученика: чтобы он подтвердил вывод великого критика (это-то он, трижды прослушавший текст, сделает с охотой) или чтобы он сам проанализировал одно-два пушкинских стихотворения? А собственный анализ произведения вовсе не обязан вести к заранее известному выводу. Это же не математическое уравнение с единственно возможным решением. Анализ, сделанный учеником, может подтвердить мысль Белинского, а может её и не подтвердить. Или министерство как-нибудь иначе понимает анализ художественного текста?

По-видимому, не зря удивлялся Русский ПЕН-центр тому, как понимают смысл преподавания литературы работники министерства образования (см. «Новую газету», 2000, № 65). В заявлении ПЕН-центра было приведено удивительное высказывание заместительницы Леонтьевой Л.М. Рыбченковой по поводу замены сочинения изложением: “Научить каждого по-своему думать и писать на достаточно сложные литературоведческие темы невозможно. Вот мы и ищем адекватные формы проверки”.

“А ведь ещё с незапамятных времён педагогика всегда ставила перед собой цель помочь ребёнку проявить собственную индивидуальность, научить его по-своему думать и писать, — резонно замечает ПЕН-центр. — Если этому научить невозможно, то о каких адекватных формах проверки может идти речь? Что именно собираются проверять работники министерства?”

Мне кажется, что недоумённый этот вопрос следует обратить и к методическому письму, посвящённому проведению экспериментального письменного экзамена по литературе в 11-х классах. Давайте вместе подумаем, будут ли способствовать меры, предложенные министерством, делу “совершенствования формы государственной итоговой аттестации выпускников 11-х классов, её ориентации на поиски объективной оценки знаний выпускников по литературе”.

Геннадий Красухин