У входа в чащу

Вспоминается мне, как некоторое время назад вручали орден замечательному артисту Зиновию Гердту. Высокопоставленный чиновник, вручив награду, раскрыл заранее заготовленную папку-адрес и сказал: “А теперь, Зиновий Ефимович, я прочитаю вам стихотворение Пастернака”. И, запинаясь, начал читать с листа. Гердт остановил его: “Нет, давайте лучше я вам почитаю Пастернака”. И зазвучал незабываемый голос актёра: “Быть знаменитым некрасиво, не это подымает ввысь…”

Среди всего прочего пришедшего тогда в голову я подумала ещё и о том, как меняется стихотворение от того, кто его читает, как неумелым чтением (неважно, вслух или “про себя”) можно испортить любые стихи. Как говорила Марина Цветаева: “Книга должна быть исполнена читателем, как соната. Знаки – ноты. В воле читателя осуществить или исказить”. Не понимая текста, неопытный (недобросовестный?) читатель рискует разрушить его.

Изредка после уроков кто-нибудь из учеников подходит и виноватым шёпотом говорит: “Можно, я задам один вопрос? Вы только не обижайтесь. А у Пушкина плохие стихи были?” Вместо Пушкина может прозвучать фамилия Лермонтова, Пастернака, Бродского. Что ответить? Да, были. Неудачи бывают у каждого. И неудачи поэта не переводят стихотворение в разряд массовой литературы. Просто в стихотворении или живёт поэзия, или нет. Даже в наследии большого поэта. И если учитель сумеет научить ученика чувствовать это настоящее – честь ему и хвала. Сами ученики сформулировали нашу общую задачу так: “Мы хотим превратиться из неопытных читателей в опытных. Для этого научиться понимать текст, чувствовать его, разбирать”. Или совсем просто: чувствовать вкус к хорошей литературе. Иногда, в минуты сомнений и тягостных раздумий, боюсь, что это невозможно вообще. Как привить человеку вкус, если у него его нет? А то чувствуешь себя в двусмысленной ситуации мистера Хиггинса, беседующего с Элизой Дулиттл…

Снова вернуться к этим мыслям меня заставила статья Е.Зотовой «Образцовые неудачи». Полностью согласна с автором: чтение художественной литературы – занятие не из лёгких. А кто вообще обещал, что будет легко? Сомневаюсь только, что большинство читателей не в состоянии отличить хорошее произведение от посредственного именно потому, что литературоведы, с точки зрения автора, не решают одну из поставленных перед ними (кем?) задач – не могут аргументированно оценить произведение. А как, должно быть, упростится преподавание литературы в школе, если учителю будут выданы для каждого произведения ярлычки-оценки: “творческая удача”, “творческая неудача”, “шедевр”, “гениально”, “слабо”, “неглубоко” и так далее. Каждой сестре по серьгам. Дальше и думать незачем – всё уже оценено литературоведами… А вот Т.С. Элиот в одном из своих эссе писал, что если быть культурным человеком – значит не иметь личных симпатий и антипатий и воздерживаться от различения плохого и хорошего, то он предпочитает не быть культурным. Вопрос учителя: “Почему это произведение можно считать неудачей?” — некорректно сформулирован, поскольку в самом вопросе уже заложена оценка. Не лучше ли предложить проанализировать текст, разобрать его и сделать вывод? Конечно, это гораздо сложнее, но как-то честнее.

Для изменения ситуации автор статьи «Образцовые неудачи» предлагает восстановить грань между высокой литературой и массовой. И в качестве примера сочетания массовой и высокой литературы рассматривает стихи Бориса Пастернака (?!). Создаётся впечатление, что автор смешивает понятия “массовая литература” и “творческая неудача”. Можно соглашаться или не соглашаться с тем, являются ли массовой литературой романы Пелевина и Сорокина, Марининой или Серовой, но относить к массовой литературе Пастернака по меньшей мере странно.

Тогда, прежде чем проводить грань, давайте попытаемся разобраться в том, что такое массовая литература. Иначе получится, что творчество одного и того же писателя можно разложить на разные полочки в районной библиотеке: здесь для массового читателя, здесь для продвинутого. Интересно, куда книги Набокова положить? А Пушкина и туда и туда можно поставить…

Давайте задумаемся, что же такое массовая литература и можно ли поставить знак равенства между ней и неудачными произведениями хорошего поэта. Если ответ неочевиден, раскроем 22-й номер «Нового литературного обозрения» за 1996 год, полностью посвящённый “другим” литературам. “Другие” литературы – инокультурные, включающие те пласты, которые игнорируют историки литературы и “которые были важнейшими для достаточно многочисленных читательских кругов (для одних, скажем, духовно-нравственная проза, для других – уголовный роман, для третьих – сборники исторических анекдотов)”. Пограничным литературным явлением деликатно названы лубочная словесность, современный фольклор, фельетон, массовая литература и так далее. Номер включает статьи о развлекательном романе, детективе, романе-боевике, любовном романе, порнографическом романе, “другой” поэзии, анекдотах и даже о текстах девичьих альбомов. Действительно, хоть бы скорее литературоведы договорились о том, что же такое массовая литература. Но когда в товарищах согласья нет… Итак, какие же признаки массовой (“другой”) литературы можно сформулировать? Вот разные, порой взаимоисключающие друг друга, положения, извлечённые из филологических статей:

массовая литература – литература для всех;
массовая литература – литература для масс, следствием чего является упрощённость конструкции, стереотипность приёмов и сюжетных ходов, шаблонность героев, обстоятельств места и действия и так далее;
в центре – проблема репрезентации человеческих взаимоотношений, которые моделируются в виде готовых игровых, ролевых, ситуационных правил и ходов;
принципиальная позитивность отношения массовой литературы к миру;
массовая литература строится вокруг действия, а не рефлексии;
массовая литература, которую читают все, противопоставлена “изящной” литературе, которую изучают настоящие филологи;
у массовой литературы особый читатель (то есть не настоящий филолог);
для анализа текстов массовой литературы необходим инструментарий не только литературоведения, но и психологии, психиатрии, социологии, культурологии, экономики, истории;
массовая литература отражает современные тенденции общественного сознания;
для массовой литературы характерна обнажённость приёма.

И ещё, по-моему, следует добавить важный вопрос о том, как сделано произведение, в чём особенности его стиля и языка автора. Так что больше вопросов, чем ответов.

Е.Зотова элементами массовой литературы в стихах Пастернака называет “стремление к естественности разговорной речи”, “простоту и понятность”, “увлечённость формальной задачей”, “недостаточную степень эмоционального освоения темы”. Далее следует вывод: стихотворение «Хмель» – явная неудача. Так ли это? Давайте попробуем разобраться.

Под ракитой, обвитой плющом,
От ненастья мы ищем защиты.
Наши плечи покрыты плащом,
Вкруг тебя мои руки обвиты.

При внимательном чтении стихотворения можно заметить, что настроение отчётливо передаётся уже на уровне фонетики. Явное преобладание глухих согласных звуков, многократно повторённые почти в каждой строке [т, щ, ш], действительно передают страстный шёпот влюблённого – попробуйте прочитать стихотворение вслух и убедитесь сами. Чередование глухих звуков с сонорными [р, л, м] создаёт впечатление скрытой силы переживания. Образ ракиты, обвитой плющом, возникающий в первой строке, перекликается с образом тесно сплетённых в объятии рук влюблённых. В первом четверостишии очевидно стремление скрыться, спрятаться от окружающего мира, сосредоточиться только на переживании близости любимого человека. Это ощущение подчёркивается троекратным усилением: герои ищут защиты от ненастья, их (наши — воспринимается как нечто целое, неразделимое) плечи укутаны плащом; от посторонних глаз, как от всего мира, они укрыты ветвями ракиты, в свою очередь увитых плющом. Ветви – плащ – руки. Можно отметить противопоставление внешнего мира, наполненного ненастьем, и маленького мира в чаще ракит, наполненного любовью. Кроме того, образы плюща, хмеля, обвивающих ветви, отчётливо намекают на атрибутику вакханалий с их экстатическим любовным чувством: тирсы (жезлы) вакханок были увиты именно плющом и хмелем. В поэзии Пастернака 50-х годов образ вакханалий возникал не раз – достаточно вспомнить одноимённое стихотворение 1958 года.

Во втором четверостишии границы мира расширяются — или исчезает сам внешний мир, перестаёт быть важным. Кусты ракит превращаются в сказочные чащи (райские кущи?), в которых возлежат влюблённые. Вертикально организованное пространство распахивается в ширину. Плащ из покрова превращается в ложе. Скрытое убежище оборачивается началом отсчёта новой системы координат. Стихотворение непривычно заключённой в нём силой и непосредственностью переданного чувства и именно этим может смутить читателя.

Стихотворение «Хмель» (1953) перекликается со стихотворением «За поворотом» (1958) из цикла «Когда разгуляется». Повторяется важный для Пастернака мотив чащи, личного, интимного пространства, вход в которое охраняет лесной страж. Бесконечность внутреннего мира, его глубина и одновременно хрупкость, осознание неизбежности того, что суждено судьбой, и готовность её принять – эти мотивы очевидны в стихотворении.

Насторожившись, начеку
У входа в чащу,
Щебечет птичка на суку
Легко, маняще.

Она щебечет и поёт
В преддверьи бора,
Как бы оберегая вход
В лесные норы.

Под нею – сучья, бурелом,
Над нею – тучи,
В лесном овраге, за углом –
Ключи и кручи.

Нагроможденьем пней, колод
Лежит валежник.
В воде и холоде болот
Цветёт подснежник.

А птичка верит, как в зарок,
В свои рулады
И не пускает на порог
Кого не надо.

За поворотом, в глубине
Лесного лога,
Готово будущее мне
Верней залога.

Его уже не втянешь в спор
И не заластишь.
Оно распахнуто, как бор,
Всё вглубь, всё настежь.

Можно понять это стихотворение так, а можно по Е.Зотовой: “Парочка пережидает под ракитой дождь. Героя внезапно охватывает порыв страсти, и он, забыв про «ненастье», предлагает спутнице незамедлительно его реализовать. Вдумавшись, видишь, что, по сути, это… вообще не лирическое стихотворение, а лишь набросок бытовой сценки”. Кому, как говорил Паратов, нравится арбуз, а кому свиной хрящик… А истина где-то рядом. В таком пересказе даже «Капитанская дочка» — типичное произведение “другой” литературы: милый мальчик, отчаянный романтик, бросается в армию, влюбляется в дочь капитана, а тут война, террористы, непобедимый полевой командир, влюблённых предают, разлучают, и, прежде чем снова взглянуть в глаза друг другу, им придётся заглянуть в глаза смерти и т.д. (содержание передано по журналу «Афиша»).

Филологи, кажется, уже договорились и, собравшись с силами, бросились изучать массовую литературу. Что делать школьным учителям? Читать или не читать? И если не читать, уважительно ли это по отношению к нашим ученикам? Или честнее взять текст, вместе прочитать его и разобрать? А Пастернаку уже всё равно, как мы оцениваем его поэзию. Это для нас важно…

Мне очень хотелось бы узнать мнение коллег-преподавателей о том, стоит ли изучать в школе массовую литературу или хотя бы обсуждать с учениками то, что они читают самостоятельно.

От редакции. Постскриптум к этой статье будет не совсем обычный. Прочитав статью Е.Зотовой, учитель московской гимназии № 1514 Р.А. Храмцова предложила своим ученикам-семиклассникам поразмышлять о том, останется ли стихотворение Б.Пастернака «Хмель» в литературе. Вот что написали ребята: