Жёсткость. Жестокость

Муки развратников. «Воз Сена».
Фрагмент внутренней стороны правой створки триптиха. Художник И.Босх.

Жёсткость и жестокость — слова, близкие по звучанию и по значению. Но, как хорошо известно, первое из них характеризует как внешние, так и внутренние качества предмета: жёсткий диск (в компьютере), жёсткая мочалка, а также жёсткие меры, жёсткий разговор. Жестокость же сейчас относится только к внутренним качествам: жестокая расправа, жестокие нравы. Это же прилагательное может означать сильную степень чего-то неприятного, доставляющего неудобство: жестокий мороз, жестокая боль, жестокая тоска. И огорчительное сообщение можно назвать жестокой вестью. И ни у кого не возникнет сомнения, что это — два разных слова, разных корня. Именно так они и представлены в современных словарях русского языка. В.И. Даль, который объединял в одной словарной статье однокоренные слова, решительно разделяет прилагательные жестокий и жёсткий; в соответствии с нормами орфографии своего времени последнее он пишет как жосткiй.

Интересно проследить различие этих прилагательных. Понятно, что сравнивать можно только вторичное значение прилагательного жёсткий и первичное жестокий: жёсткая щетина и жестокое сердце не имеют между собой ничего общего. А вот жёсткий разговор и жестокая обида больше напоминают друг друга: оба доставляют кому-то страдания. В словаре С.И. Ожегова оба прилагательных объясняются так: ЖЁСТКИЙ – “суровый, грубоватый, резкий”; ЖЕСТОКИЙ – “крайне суровый, безжалостный, беспощадный”. Значит, всё дело в том, что одно прилагательное обозначает более сильное, так сказать, выпуклое качество (суровый — крайне суровый)?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к истории. Великий римский мыслитель, основатель христианского ортодоксального богословия Квинт Септимий Тертуллиан Флоренс (“Цветущий” — такое прозвище ему дали за блестящий стиль) славился умением жёстко ставить вопрос и подвергать своих оппонентов весьма суровой и нелицеприятной критике. Будучи глубоким знатоком античной философии и риторики, он их решительно отвергал, доказывая их противоположность христианству. “Что общего между Афинами и Иерусалимом?” — гневно вопрошал он. Но этот суровый и жёсткий полемист так же непримиримо выступал и против смертной казни, считая её совершенно несовместимой с христианской и общечеловеческой этикой. Поэтому он является одним из предтеч гуманизма в самом современном смысле этого слова. Другой великий богослов, блаженный Аврелий Августин Гиппонийский, считал вполне допустимым, так сказать, загонять людей в рай палкой: если они не хотят добровольно обращаться к Христу, можно их подвигнуть к этому силой. На поучения Августина опиралась святая инквизиция. Но не следует ставить знак равенства между епископом Гиппонийским и его жутковатыми последователями. Августин из мер принуждения решительно исключал смертную казнь и пытки. Подобно Тертуллиану, он считал их несовместимыми с христианством. И Тертуллиан, и Августин были людьми, страстно убеждёнными в своих идеях, в своей убеждённости жёсткими и бескомпромиссными. Но их жёсткость никогда не доходила до жестокости.

Жестокость — это не просто крайняя суровость, а переход вполне определённых нравственных границ. Жестокое наказание — это не просто тяжёлое, а наказание, не соответствующее тяжести вины. Когда руководители гитлеровской Германии были приговорены к повешению, вряд ли кто-то смог бы обвинить Нюрнбергский трибунал в жестокости. На Геринге, Геббельсе, Розенберге, Кальтенбруннере — кровь десятков миллионов людей. А вот когда в позапрошлом веке к тому же приговаривали карманного воришку, то это была самая настоящая жестокость и варварство. И жёсткий человек не обязательно нарушает нравственные законы, он может быть и добрым. А вот жестокий человек всегда оказывается за пределами этики, жестокость и доброта — это совершенные антонимы, и жестокость обязательно подразумевает безнравственность. Замечательный советский писатель П.Ф. Нилин написал повесть о том, как цинично и безжалостно был обманут собственным руководством благородный юноша, служивший в уголовной милиции сибирского села, и назвал её удивительно ёмко и точно: «Жестокость».

Жестокость культивировали все тоталитарные режимы. М.Горькому принадлежат жутковатые изречения, идейно обосновывающие зверства советского строя: “Если враг не сдаётся — его уничтожают” и “Жалость унижает человека”. Но вот что интересно. У прилагательного жестокий есть два синонима: беспощадный и безжалостный. И первый из них был весьма популярен в большевистской идеологии, начиная с известной революционной песни «Варшавянка», где говорится: “Месть беспощадная всем супостатам”. Украинский поэт П.Г. Иванов даже принял псевдоним Павло Беспощадный. Но трудно представить себе поэта Павла Безжалостного. Всё-таки беспощадность — это качество, которое может проявляться во вполне определённой ситуации — в борьбе или сражении, когда кто-то обязательно должен победить. И щадящий противника может оказаться проигравшим. А вот безжалостность — это органическая неспособность испытывать жалость, постоянная и вполне отвратительная черта характера. Когда мы читаем Р.Киплинга в переводе С.Я. Маршака: “Пришёл король шотландский, // Безжалостный к врагам, // Погнал он бедных пиктов // К скалистым берегам”, то все наши симпатии оказываются на стороне пиктов, а жестокий король вызывает ужас и отвращение. И советский режим, культивируя в своих гражданах беспощадность к врагам, помалкивал о безжалостности. Можно обмануть народ, но язык обмануть труднее. Он ставит оценки предметам и явлениям, и преодолеть их очень нелегко.

Надо учесть, что жестокость как черта характера двупланова. Можно отличать беспощадность, безжалостность от собственно жестокости, то есть способности испытывать удовольствие от страдания живых существ. Такая жестокость уже из черты характера переходит в душевную патологию и получает наименование садизм, по имени скандально известного французского писателя маркиза Франсуа Мари де Сада, который описывал в своих романах оргии, пытки и унижения женщин, а в свободное время любил приводить к себе проституток и избивать их плетью, за что бывал неоднократно осуждён. История говорит, что сильные и волевые люди иногда бывают беспощадными и безжалостными, но истинная жестокость и садизм — удел слабых и несостоятельных личностей. Так, Гай Юлий Цезарь проявлял большую жестокость к любому сопротивляющемуся врагу. Но когда он стал диктатором Рима, некоторые приближённые стали уговаривать его провести массовые репрессии против его врагов. Цезарь отказался наотрез. Другой великий полководец и администратор, деятель времён Английской революции Оливер Кромвель, подавляя восстание в Ирландии, проявил крайнюю, истинно варварскую жестокость. Взяв в 1650 году штурмом город Дрогеды, он велел своим солдатам истребить всех его жителей. Но когда он стал абсолютным диктатором Великобритании и Ирландии, он, вопреки ожиданиям, не стал заливать страну кровью. Будучи убеждённым пуританином, Кромвель в мирное время проявлял большую веротерпимость. Он даже позволил иудеям, изгнанным из Англии за 300 лет до него, вернуться на родину. Примерно таким же характером отличались и другие великие полководцы: беспощадные к сопротивляющемуся врагу, но снисходительные к побеждённым, совсем не склонные бесцельно истреблять мирных жителей. И основатель современной политической мысли Никколо Макиавелли учил, что жестокость (если в ней возникнет необходимость) надо проявлять на короткое время.

Политики иного типа — римские императоры Калигула и Нерон, менее их известные, но не менее свирепые Коммод и Элагабал, наши соотечественники Иван Грозный и Иосиф Сталин, немец Адольф Гитлер. Это — настоящие садисты, находившие наслаждение в страданиях и смертях тысяч своих сограждан. Все они отличались замаскированной трусостью и такой же замаскированной бездарностью, отсутствием военных и административных талантов. И конец всех их весьма печален: все упомянутые римские императоры были свергнуты собственным народом, уставшим терпеть их издевательства, Иван Грозный потерпел тяжёлое поражение в Ливонской войне и умер на пороге Смутного времени. Конец Гитлера всем хорошо известен, а Сталин, как показал талантливый писатель Виктор Суворов, потерпел полный крах в своём заветном плане — стать властелином мира. И есть серьёзные основания предполагать, что собственные подчинённые помогли ему перейти в мир иной (так считает другой известный историк — Абдуррахман Авторханов). Жестокость даёт таким людям ощущение собственного могущества. (Любопытно, что писатель Ю.М. Нагибин, который, судя по его дневнику, страдал от комплексов неполноценности, всерьёз размышлял о том, что ему надо сделать какую-нибудь жестокость — то ли убить бездомную собаку, то ли избить кого-нибудь. К счастью, дальше размышлений дело не шло.)

Как видим, чтобы понять, чем жёсткость отличается от жестокости, нам пришлось обратиться и к истории, и к психологии, и к этике. А лингвист может сказать так: у слова жёсткость — нейтральная оценка, у жестокость — резко отрицательная. Но если обратиться к древнерусскому языку, то картина изменяется. В нём нет двух слов. Оба значения (“твёрдый, крепкий” и “злой, безжалостный”) выражены одним словом.
В Минее 1097 года читаем: Не о жестокости же в нашем понимании здесь идёт речь: это — “надёжные, крепкие опоры в вере”. И когда Ярославна в «Слове о полку Игореве» восклицает: она вовсе не имеет в виду, что тело князя Игоря отличается какой-то особой беспощадностью; жестокий здесь означает “сильный, мощный”.

Следы неразличения понятий жёсткость и жестокость можно видеть и в современном языке. Возьмём устаревшее, но ещё встречающееся слово жестоковыйный — “суровый, упрямый, непреклонный” (его очень удачно применила М.И. Цветаева в очерке «У Старого Пимена», посвящённом историку Д.И. Иловайскому: “жестоковыйный старец” — несгибаемый, давящий своих близких не с сознательной целью, а именно своим упрямством). Выя — то же самое, что шея, таким образом, жестоковыйный — это, очевидно, обладатель “жестокой шеи”. Но мы знаем, что жестокий может означать и “жёсткий, твёрдый”. Твёрдая, жёсткая шея — то же самое, что несгибаемая. В древнейшей русской Библии — так называемой Геннадиевской (1499 г.; принадлежала новгородскому епископу Геннадию) читаем: Не имуть послушати мене яко люди жестокошии суть (“Не будут слушаться меня, так как они — упрямые люди”).

Этот же корень часто означает “трудно преодолимый” и “неудобный”: жестоносный — “неудобоносимый”, — “труднопреодолимый”. Понятно, что когда им же определяются сердце, нрав и душа человека, то он приобретает значение “злой, немилосердный”. В переводе сочинения византийского мореплавателя Космы Индикоплова так описывается одна из увиденных им стран: “Земля Варвария, сиречь татарская... нравы ж жестосерды и яры”. Надо учесть, что и самостоятельное прилагательное жестокий, и образованные им сложные слова часто являются кальками (дословными переводами) греческого sklhro's, прилагательного с большим количеством значений: “сухой, твёрдый, жёсткий” (сравните анатомический термин склера — “роговая оболочка”, самая твёрдая часть глаза), “окостеневший, сухой, утративший гибкость” (всем известное заболевание склероз — это отвердение сосудов, утрата ими упругости), но также “строгий, суровый, неумолимый, жестокий, злобный”. И у этого прилагательного значение очень зависит от того, какое имя им определено. Так, skhrotra'chlos, sklhrau'chn — “непокорный, упрямый”, словом, “жестоковыйный” (tra'chlos и au'ch'n — “шея”), sklhrokardi.a — “жестокосердие” (kardi.a —“сердце”).

В XI веке памятники запечатлевают слово жестый — “жёсткий” (), а в XVI веке — жёсткий — “резкий, непримиримый” (из договора со шведами 1561 года: о покорно... выслушали, безо... жёсткого спору).

Итак, разграничение прилагательных жёсткий и жестокий произошло в истории русского языка, по-видимому, в XV веке. Наша задача — разобраться в его причинах. Для этого надо обратиться к морфологии этих прилагательных, а затем поразмышлять о том, какую роль они могли играть в предложении.

Единое прилагательное, лежавшее в их основе, состоит из корня жест- и древнего славянского суффикса -ъкъ-, который присутствует и в других прилагательных: уз-ъкъ — уз-ость, слад-ъкъ — слад-ость, крот-ъкъ — кротость. В этом суффиксе имелись два звука, которые на письме передавались как ъ. У них во всех славянских языках довольно необычная судьба. Когда-то, в праславянскую эпоху, до начала новой эры, этот звук произносился как краткое у (а передававшийся знаком ь звук читался как краткое и). Ко времени возникновения у славян письменности эти звуки сильно изменились, превратившись в сверхкраткий звук неопределённого тембра (подобный тому, который появляется при так называемом слоговом р; например, в строке Мандельштама: Жил Александр Герцевич, еврейский музыкант — для сохранения размера надо произнести Александър — в четыре слога). Такой звук называется редуцированным. Затем редуцированные во всех славянских языках исчезли, но оставили после себя заметный след: ъ мог превращаться в о, ь — в е, но при определённых условиях. Последний редуцированный в слове исчезал, а предшествующий ему превращался в полногласный звук, если же в слове ему предшествовал ещё один, то он также выпадал. Поэтому древнерусское склонение шьвьць — шьвьца в более поздний период превратилось в швец — шевца (дав начало известным фамилиям Швецов — Шевцов). Процесс падения редуцированных получил наименование “правила Гавлика” — по имени описавшего его крупного чешского слависта XIX века.

Согласно правилу Гавлика, упомянутые прилагательные должны звучать узок, сладок, кроток. Именно таковы их краткие формы. К полным же прилагательным присоединялась частица, которая в древнейшую эпоху выглядела как -jь, то есть оканчивалась на редуцированный звук. Поэтому в полных прилагательных место полных и исчезнувших звуков поменялось: уз-ъкъ-jь — узкий (в севернорусском произношении — узкой, в старомосковском — узкай), слад-ъкъ-jъ — сладкий (сладкой), крот-ъкъ-jъ — кроткий (кроткой). И прилагательное жест-ъкъ должно в кратком варианте выглядеть как жёсток, в полном — жёсткий. Тогда откуда же взялся незакономерный вариант жестокий? Ответ может быть только один: это краткое прилагательное, превратившееся в полное. По-видимому, ударение передвинулось на второй слог, чтобы отличие от жёсткий стало более ощутимым.

Итак, становится ясным, как разошлись прилагательные жёсткий и жестокий. Осталось ответить на вопрос о причинах расхождения. Они тесно связаны с ролью кратких и полных прилагательных в предложении. А эта роль зависит от места прилагательного. Сравните два высказывания: “Новый дом” и “Дом — новый”. Первое из них трудно назвать законченным предложением; если вы скажете так собеседнику, он вправе будет ждать, что вы ему сообщите что-нибудь ещё про новый дом. Напротив, “Дом — новый” — это вполне законченное предложение, в котором сообщается, что дом недавно построен или приобретён. Прилагательные, стоящие перед определяемым словом, называются атрибутивными (лат. attributum — “определение”) и обозначают качества и свойства предмета как некоторую данность, известную говорящему и слушающему. Прилагательные же, стоящие после существительных, называются предикативными (praedicatum — “сказуемое”) и делают признаки определяемого слова предметом сообщения. Краткие прилагательные в современном русском языке могут быть только предикативными.

Атрибутивные и предикативные прилагательные отличаются, помимо прочего, тем, что первые из них чаще обозначают неизменные свойства. И в русском языке есть сочетания, в которых невозможны предикативные прилагательные. Можно сказать: железная дорога, тяжёлая промышленность, но нельзя: эта дорога — железна, наша промышленность тяжела. Прилагательные железная и тяжёлая означают не “сделанная из железа” или “увесистая”, а постоянный и неизменный признак обозначаемого слова. Поэтому от них невозможна краткая форма.

Краткие формы возможны по преимуществу от тех прилагательных, которые указывают на невещественные признаки. Например, в сочетании розовое варенье прилагательное нельзя перевести в краткую форму, так как розовое здесь значит “сделанное из лепестков розы”, а вместо это розовое платье вполне можно сказать это платье — розово, так как здесь розовый — “подобный розе”. И когда греческое sklh'ros было переведено прилагательным с корнем жест-, его краткий вариант тяготел к переносному значению (“строгий, суровый”, а также “сильный”), а полный — к вещественным значениям (“твёрдый, негибкий”). Вот так из одного слова родились два новых с близким, но далеко не одинаковым значением.

Рубрику ведёт
научный сотрудник
Института языкознания РАН
Константин КРАСУХИН