Стендаль в России

Россию Стендаль завоевал со второй попытки: первая закончилась крахом. Вместе с тем, впрочем, та же участь постигла другого небезызвестного человека, Наполеона Бонапарта, под началом которого будущий писатель пожаловал в качестве интенданта французских войск в полыхающую пожаром опустевшую Москву.

Сохранились письма Стендаля той поры. Тогда ещё, правда, не Стендаля (название маленького немецкого городка Стендаль, с ударением на первом слоге, ещё не стало литературным псевдонимом), тогда ещё просто Анри Бейля. “Русская кампания, – читаем в одном из них, написанном в Москве во время дежурства у главного интенданта 4 октября 1812 года, – русская кампания была для меня испорчена тем, что я совершил её с людьми, способными своим присутствием уничтожить всё величие Колизея и красоту Неаполитанского залива”.

В этом высказывании – весь Стендаль. Даже здесь, на войне, в чужом полусожжённом городе, страдая от неудобств и хворей, всё больше охватывающих армию “победителей”, двадцатипятилетний офицер рассуждает о величии и красоте.

Ещё недавно, углубляясь в российские просторы, он надеялся, что вскорости, как и в других покорённых столицах, слух его будут услаждать концерты. Ах, как ждал он этих музыкальных вечеров! “Если я осквернился в обществе глупцов, ничто не очищает меня так, как музыка; с каждым днём она становится мне всё дороже”.

Письмо это отправлено из Москвы в Гренобль, родной город Стендаля, в начале октября, а уже в декабре голодная обмороженная армия в панике отступала. Тут уж было не до музыки... “Я сам спасся только благодаря своей решительности, – пишет с дороги Стендаль сестре Полине. – Я часто видел близко перед собой смерть”.

Тем не менее русская столица оставила у него светлые воспоминания. Спустя четверть века он назовёт её именем одного из самых благородных своих героев – графа Моска в романе «Пармская обитель».

Книга эта написана – вернее, продиктована – за неполных два месяца, а в ней как-никак более полутысячи страниц: случай в мировой литературе уникальный. Тем более что родился шедевр: сам Лев Толстой, который не особенно-то расточал комплименты собратьям, назвал этот роман прекрасным, а описанное в «Пармской обители» сражение при Ватерлоо послужило своеобразным образцом для батальных сцен в «Войне и мире». Там, где полководец Наполеон потерпел сокрушительное поражение, его собственный скромный интендант Бейль одержал одну из самых блестящих своих побед. К тому же бескровную – как все литературные победы.

Внутренняя перекличка в описании военных действий у Толстого и Стендаля – не единственное сходство в творческом наследии двух писателей. Так, дневники Стендаля, опубликованные через много лет после смерти их автора, по откровенности, по степени откровенности, по честности и напряжённому вниманию к жизни собственной души можно без натяжки сравнить с дневниками Толстого. Иногда, может быть, они кажутся слишком рациональными, но это ошибочное впечатление. “Моё сердце, – признавался Стендаль, – гораздо опытнее, чем голова: я много любил и мало рассуждал”.

Любил он действительно много; даже на его надгробии выбито, согласно воле покойного: “Жил, писал, любил” – что полностью соответствует действительности. Во всяком случае для него эти понятия: писал и любил – нерасторжимы. Все его романы и все его новеллы – это прежде всего романы и новеллы о любви. Мало того, он посвящает любви целое исследование, специальный трактат, в котором сделана попытка дать “добросовестное и точное описание последовательных стадий болезни, именуемой любовью”.

Трактат так и называется: «О любви», но это необычный трактат. Он изобилует примерами из собственной жизни, редкостными откровениями и поэтическими образами. Вот один из них.

“Любовь – восхитительный цветок, но надо иметь мужество, чтобы сорвать его на краю страшной пропасти. Не говоря уже о боязни показаться смешным, любовь постоянно видит перед собою несчастье быть покинутым тем, кого мы любим, и тогда на всю жизнь нам остаётся только смертная скука”.

Герои Стендаля, так же как и их создатель, обладали мужеством в полной мере, причём мужеством не только в любви. Они проявляли силу духа и на поле брани, и в респектабельных парижских салонах, в неистовых схватках с лицемерным обществом. Здесь, правда, силы были не равны, и молодые гордецы, всегда остающиеся в одиночестве, в конце концов погибали, как погиб Жюльен Сорель, герой «Красного и чёрного», книги, безусловно, великой.

Что книга эта великая – факт давно уже общепризнанный, общеизвестный, почти банальность, а при жизни Стендаля подобная оценка какого-нибудь из его многочисленных сочинений вызвала б усмешку и ничего кроме. Писатель, сражённый на улице апоплексическим ударом, умер в полной безвестности; лишь одна парижская газетёнка напечатала, переврав фамилию, крошечный некролог.

Но в России его уже читали. Читал Пушкин – «Красное и чёрное» произвело на него отменное впечатление. Собственно, это и было подлинным завоеванием России, тем самым завоеванием “со второй попытки”, о которой мы упоминали в начале. Всё правильно! Пушками, как показала история, Россию покорить невозможно...

Тут вроде бы самый раз издать вздох сожаления: ах, как обидно, что Стендаль не знал об успехах и даже триумфах cвоих книг в необъятной славянской стране! Но Стендаль знал. Или, правильней сказать, догадывался, чуял своей гениальной интуицией, что Россия – это как раз та страна, где его оценят и поймут. Ибо там ценят, там понимают красоту и величие души – то, что для него всю жизнь было самым главным.

Прямых высказываний на этот счёт писатель не оставил, но есть свидетельство косвенное: его первый роман. Он носит подзаголовок: «Сцены из жизни парижского салона 1827 года», – и это уже говорит кое-что о его содержании.

Естественно, что изображён салон пером язвительным и беспощадным, главный герой, человек благородный, задыхается в нём и, как это всегда у Стендаля, находит утешение в любви.

Кто же его избранница? Её имя вынесено в заглавие романа (роман называется «Арманс»), но она не француженка, не парижанка – в кругах парижской аристократии женщины такой духовной красоты, такой мощной нравственной силы писателю не встречались, она – русская.

Стендаль сел писать роман в начале 1826 года, сразу после декабрьских событий в Петербурге – событий, которые потрясли не только Россию, но всю Европу, – поэтому удивительно ли, что безупречная, почти идеальная Арманс родом из семьи декабристов? Но тут важен не политический, а нравственный момент. Эстетический, если угодно, коль скоро речь идёт о красоте – в данном случае красоте духовной.

Конечно, Стендаль интересовался политикой, и интересовался весьма живо, но всё-таки она никогда не была для него главным содержанием жизни. Не зря осталась незавершённой книга о Наполеоне, за которую он принимался неоднократно, не закончил и свои воспоминания о нём. Зато написаны книги о Моцарте и Гайдне, о Микеланджело и Леонардо да Винчи, о Расине и Шекспире... И ещё – книга о русской женщине, которая, подобно великим творцам, воплощала красоту человеческой души.

О красоте российской столицы он написал тоже, разглядев её, несмотря на пожары и разруху. “Этот очаровательный город, – говорит он о Москве, – один из прекраснейших храмов... превратился в чёрные зловонные развалины”.

Увидеть развалины – шутка немудрёная. Куда труднее узреть тот дух красоты и величия, тот “прекраснейший храм”, что открылся за пожарищами проницательному взгляду Стендаля.