Поэт, которому вeришь

Его поэзия завораживает. Созданные в разное время, разные по тематике и настроению, навеянные разными людьми и событиями, стихи его обладают поистине магнетической силой.

Как поздно я к вам прихожу со стихами своими!
Как поздно я к Богу пришёл с покаянной душой!
                             («Я родом оттуда...»)

Из всей древесности каштан
достоин тысячи поклонов,
а из прозаиков – Платонов,
а из поэтов – Мандельштам.
(«Когда взыграют надо мной...»)

Школьные коридоры –
Тихие, не звенят...
Красные помидоры
Кушайте без меня.
              («Кончусь, останусь жив ли...») –

это признанный шедевр.

Его высказывания не менее притягательны. Они поражают убедительной честностью и умной простотой.

“Нет, не изжили мы в себе рабов, и Бог весть, изживём ли. Культуру мы и сейчас сплошь и рядом подменили идеологией, к тому же тоталитарной, упрощённо воинствующей, всё богатство, всю сложность духовной жизни, со всеми противоречиями, оттенками, версиями, сводящей к двум полюсам: богатые и бедные, белые и красные. И от того, что полюса эти противоположно поменялись, ничего в нашей рабской непримиримости не изменилось. Вчера мы все поголовно были «красные», в детские годы любили Гайдара (а ведь он действительно прекрасный детский писатель), потрясались фильмом о Чапаеве (а ведь это действительно великий фильм), собирали в своих библиотеках лучшие книги из серии «Пламенные революционеры» (а ведь в этой серии были хорошие книги, для неё писали Трифонов и Эйдельман, Давыдов и Окуджава, Аксёнов, Войнович, Гладилин) – сегодня мы все «белые»... поём песни о поручике Голицыне и корнете Оболенском, с умилением поминаем всех без разбора русских царей... в свои враги мы зачисляем не только Ленина с большевиками, но всех революционеров и либералов, начиная с Радищева, да и чуть ли не всю русскую литературу... Что же это у нас за судьба – вечно от какого-то наследства отказываться?”

Это сказано незадолго до смерти, в 1994 году, человеком, не обласканным советской властью, хорошо знающим цену нашему прошлому. Но дело-то не во власти, а в нашей нравственности и культуре.

Борис Алексеевич Чичибабин родился в 1923 году, в 1942-м был призван на войну и прошёл её дорогами до Победы, в 1946-м оказался узником ГУЛАГа – прямо со студенческой скамьи. Самые трудные годы – не пять лет в застенке, а после него, когда ни об учёбе, ни об устройстве на сносную работу думать было нечего. Первая книга стихов вышла в 1963-м в Москве. Принятый в Союз писателей, затем был из него исключён (1973), впоследствии принят снова. Пережил тяжёлый душевный кризис, спасла от него Лиля Карась – “любимая, друг, первый читатель моих стихов, единственный судья и подсказчик”. Самые близкие друзья: Леонид Пинский, Александр Шаров, Александр Галич. Для Чичибабина высшее звание в человечестве – поэт, он, как никто, нужен людям. И Борис Алексеевич был поэтом и пребывая политзаключённым, и работая в течение многих лет в Харьковском трамвайно-троллейбусном управлении. Но называл себя этим именем только в стихах. Идеал Чичибабина – Пушкин. Чтобы прийти к нему, “к его мудрости, его гармонии, к пониманию его совершенства”, нужно, по мнению поэта, прожить большую жизнь. Прожив большую и трудную жизнь, Чичибабин считает себя счастливым человеком: стихи его услышаны, они нашли отклик, обрели друзей.

«Смутное время» и «Еврейскому народу», «Махорка» и «Родной язык» родились в горькую пору, они несут на себе её отпечаток, но что удивительно – голос поэта не жалобный и не раздражённый. Подобное было чуждо независимой натуре Чичибабина. В «Родном языке» – нежность и гордость, удаль и добрая улыбка, звучные, неожиданные слова: “Милый, дерзкий, как и встарь, // мой смеющийся, открытый, // розовеющий от прыти // расцелованный словарь”. В «Стихах о русской словесности», написанных много позже, та же трепетная любовь к родному языку, те же свежесть красок и острота ума.

Но когда закручивался узел
и когда запенивался шквал,
Александр Сергеевич не трусил,
Николай Васильевич не лгал...

Не для славы жили, не для риска,
вольной правдой души утоля.
Тяжело Словесности Российской.
Хороши её учителя.

Чичибабина невозможно представить националистом. Его нравственный накал, душевную чистоту, органическое неприятие мелочного и злобного ощущаешь постоянно и радуешься, что душа поэта была сродни его таланту. Такие стихи, как «Кишинёвская баллада», «Республикам Прибалтики», «Псалом Армении», «Россия, будь!» (“...и днём шепчу: Россия, будь – // и ночью: будь, Россия!”) , так же естественны в его творчестве, как и стихотворение «С Украиной в крови я живу на земле Украины...» (“О земля кобзаря, я в закате твоём, как в оправе, // с тополиных страниц на степную полынь обронён...”).

И «Плач по утраченной родине» не мог не прозвучать в творчестве Чичибабина, более того – его должен был написать именно он – поэт, которому веришь.

Я плачу в мире не о той,
которую не зря
назвали, в споре с немотой,
империею зла,
но о другой, стовековой,
чей звон в душе снежист,
всегда грядущей, за кого
мы отдавали жизнь...
К нам обернулась бездной высь,
и меркнет Божий свет.
Мы в той отчизне родились,
которой больше нет.

В жизнь моего поколения Борис Чичибабин вошёл сразу и навсегда в 1959 году стихотворением, которое мы читали в рукописном варианте, – «Клянусь на знамени весёлом...». Оно потрясло содержанием (так о Сталине ещё не говорил никто) и поразительным языком, хлёстким и поэтичным, эмоциональным, лаконичным и метким.

Пока во лжи неукротимы
сидят холёные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждёт доносчик –
не умер Сталин!

Отношение к Сталину, оценка его деяний, попытка понять их истоки – всё это мы узнаём из многих произведений, но у Чичибабина – не столько о самом тиране, хоть и сквозит в каждой строке ненависть к нему, сколько о его “драконской” сущности с безошибочным указанием признаков живучести вождя.

Чичибабинская муза служила народу, а не власть имущим, поэт постоянно ощущал потребность вобрать в себя боль живущих рядом людей, при этом достойно их оценивая (“Я радуюсь, однако, // учуяв, что и ты // из паствы Пастернака”). Он знал наверняка, что барышнику и торгашу стихи чужды, “бездушию политиканства” – враждебны, зато поворачивают “к Великому человеческие сердца”. Чичибабин был уверен, что мир спасёт именно поэзия.

Перед нами стихи, названные поэтом одами. Есть «Ода воробью», «Ода русской водке», «Ода одуванчику», «Ода нежности». Во всём, чему слагается гимн, поэт раскрывает необычайные свойства и, призывая чудодейственные слова, делает и для нас их такими же близкими, каковы они для него.

...Нет, не страсть, о нет, и не любовь,
но, нежность, ты всего нужнее людям.
.....................................
Ни заслужить, ни выполнить нельзя,
чтоб соловьями волосы запели.
Ты – лёгкая. Ты – светлая. Ты – вся
как первый снег и первый звон капели.
                        («Ода нежности»)

Особое очарование чичибабинским стихам придают эпитеты – новизной, точностью, гармоничным слиянием с тем понятием, частью которого являются. Мимо них, по-моему, пройти невозможно: “Льющимся пламенем... славят весну соловьи”, “...лишь ты одна коснулась звонким светом”, “Моей пустыни холод соловьиный...”, “...мёдом дальних пахот, // дымящейся весной твои ладони пахнут”, “Люблю твоё лицо. В нём каждая черта – от облачного лба // до шёлковых ресничек – // стесняется сказать, как ландышно чиста // душа твоя, сестра деревьев и лесничих” («Из сонетов любимой»).

Жизнь не щадила Чичибабина, делала всё, чтобы отторгнуть его от поэзии, – а он продолжал создавать её, и бьющую по мерзости, и несущую ласковый свет. О миллионе прозрачных радуг во время летнего дождя и о друзьях, что стали обходить стороной опального поэта, о стукачах, к нам сызмала приставленных, и о застенчиво-волшебных белых кувшинках, о яблоневом цвете и о самом сокровенном: “Какое счастье – к отчему крыльцу // нести в себе вину, а не обиду”.

Хочется низко поклониться Лилии Карась-Чичибабиной, которая была не только спасительницей, но и музой поэта, оставившего нам элегии и стансы, баллады и сонеты, неиссякаемый кладезь мудрости.

Стихи Чичибабина – это и мощный заряд, и чарующий аромат, и удивительные мысли, высказанные поэтом: “Страшна беда совместной суеты”, “Разумных миллион, а мудрых единицы”, “За ремеслом не слышно божества”, “В какой крови грешна моя Россия, // а я ей всё за Пушкина прощу”.

Тем, кто служил и служит литературе, Чичибабин посвятил благодарные и доверительные строки, делая читателя соучастником своей радости и боли. Поэт полон счастья, что у нас был Пушкин, он горюет о страшной судьбе Шевченко, говорит о душевном родстве с Шолом-Алейхемом, склоняет голову перед страстью и умом авторов «Войны и мира», «Жизни и судьбы», «Доктора Живаго», скорбит о любимом и наивном Пастернаке:

И плачу, как мальчик, навзрыд
о зримой утрате,
что ты, у трёх сосен зарыт,
не тронешь тетради...
И меришь, и вяжешь навек
весёлым обетом:
– Не может быть злой человек
хорошим поэтом...
...............................
Обстала, свистя и слепя,
стеклянная слякоть.
Как холодно нам без тебя
смеяться и плакать.

Читая Чичибабина и о Чичибабине, почти безошибочно чувствуешь, кто из собратьев по перу будет непременно упомянут. Естественны и закономерны стихи «Памяти Грина», «На могиле Волошина», «Памяти Твардовского» (одна из причин исключения из Союза писателей): “До кома в горле жаль того нам, // кто был эпохи эталоном – // и вот, унижен, слеп и наг, // лежал в гробу при орденах”. Борис Алексеевич признаётся в любви к Паустовскому, хоть и опоздавшей на полстолетия, и к Марине, Божией рабе и Божьему пророку, просит финскую осень быть доброй к могиле Ахматовой и взволнованно говорит о дорогом ему Шере Шарове, обращается к другу и поэту, чьи песни нам дарила абсурдная судьба: “Спасибо, Александр Аркадьевич, // от нашей выжившей надежды” («Посмертная благодарность А.А. Галичу»).

С такой же душевной щедростью говорят и о самом Борисе Алексеевиче родные, друзья, писатели, критики, журналисты, правозащитники – и те, чьи имена широко известны, и те, кто был своим лишь в чичибабинском кругу, живущие ныне в Харькове и Москве, Киеве и Нью-Йорке, Ужгороде и Париже, Минске и Иерусалиме. Воспоминания читаются с огромным интересом: в них живой Борис Чичибабин, любящий, нежный, гневный, страдающий, вызывающий восхищение “и его стихами, и его внешностью, и достоинством, и манерой поведения, и тем светом, который он излучал, и Лилей, которую он любил и боготворил, и их с Лилей отношениями, и его друзьями, потому что всё это было окружено его необыкновенной, доброй и чистой аурой” (писатель и переводчик Елена Мовчан). Потребность Чичибабина в друзьях была неотъемлемым свойством его души и сопровождала на всех этапах жизни. О его независимом характере, уме, общительности вспоминают школьные друзья Ираида Челомбитько и Владимир Березинский, о его одержимости книгами, стихами, искусством, о постоянном стремлении к творчеству рассказывает близкий друг Бориса Алексеевича со студенческих лет и до последних дней Марлена Рахлина. Раиса Беляева (Гурина), киновед, сказала о доме Чичибабина: “Дом для друзей” – и точность этого определения ощущаешь едва ли не в каждом воспоминании. Проникновенно пишет Анна Шарова-Ливанова о дружбе Бориса Чичибабина и её мужа Шере Шарова, дружбе, которую Борис Алексеевич назвал чудом.

Вспоминают друзья и о памятных чичибабинских “средах”, когда в маленькую комнатушку набивалось десятка два, а то и более гостей, и, хотя звучали разные голоса и читались разные стихи, центром притяжения был Чичибабин. Интересных людей собирала литературная студия поэта, её разогнали в 1966 году, после вечера «Наш Пастернак». Но существовала студия не зря – и для тех, кто посещал её, и для самого Чичибабина. Кроме всего прочего, именно здесь, в харьковской студии, Борис Алексеевич встретил Лилю Карась. О таланте Чичибабина любит говорить поэт Лариса Миллер: “Борис Чичибабин обладал этим талантом сполна. Он любил природу, поэзию, друзей и страстно, нежно, преданно любил свою жену Лилю”. А вот слова другого поэта, Алексея Смирнова: “Лирика и Лиленька – рифма его жизни. В его стихах мысль согрета страстью, а страсть обуздана мыслью”.

Снеобыкновенной теплотой пишет о друге украинский правозащитник Микола Руденко, подчёркивая, что Чичибабин выбирал друзей из тех, которые, как и он сам, готовы были сгореть ради истинного слова. Генрих Алтунян, тоже правозащитник, строит свои воспоминания, казалось бы, только на фактах, но эти факты убедительнее эмоций. Власти преследуют крымских татар – Чичибабин пишет «Крымские прогулки» и утверждает, что Крым без татар не Крым. Власти травят Твардовского и Солженицына – поэт создаёт стихи в их поддержку. Власти сажают инвалида войны, прекрасного украинского поэта Миколу Руденко – Чичибабин говорит, что Микола спасает в собачьих лагерях нашу честь. Душа Бориса Алексеевича уязвлялась всегда, когда страдал человек.

Он очень тяжело переживал развал страны, об этом рассказывает поэт и журналист Ефим Бершин. Новая жизнь, по мнению Чичибабина, может вырасти только из ростков лучшего, что было в жизни прежней, а мы опять всё разрушили и пытаемся строить на пустом месте самую бесчеловечную, самую бандитскую разновидность буржуазного государства. Борис Чичибабин, считает украинский лингвист Виктор Юхт, “умел жить в разные эпохи... он всегда оставался верен самому себе, своему внутреннему «я». Может, эта непреклонность и сделала его человеком на все времена”.

Нельзя не согласиться с Евгением Евтушенко, что не каждый поэт, читающий свои стихи у памятника Пушкину, выглядит на этом фоне естественно. Но, слушая Чичибабина у памятника великому поэту в Харькове, Евтушенко ощущал, насколько Борис Алексеевич сочетается с Пушкиным: и благородством облика, и благородством стиха. “Преданность поэзии у Чичибабина, – говорит Евгений Александрович, – неотделима от преданности совести как нравственной родине”.

Человек может совершенствоваться на протяжении всей жизни, но корнями непременно уходит в семью, в детство, откуда родом мы все. Сестра Бориса Чичибабина, Лидия Гревизирская, с любовью рассказывает о родителях, о дружеской атмосфере в семье, о живом, задорном и деятельном брате, о его первых стихах и первых увлечениях, об истинных друзьях и о тех, по чьему доносу Борис был арестован. О большой, настоящей любви, пришедшей к нему, – о Лиле Карась.

О Лилии Семёновне Карась-Чичибабиной пишут многие, пишут с необычайной сердечностью. Конечно, лучше всех сказал о ней сам Борис Чичибабин, но это замечательно, что те, кому был дорог поэт, испытывают к ней такое доброе чувство.

Лилия Семёновна вспоминает, как впервые увидела Чичибабина – в 1963 году, на вечере поэзии в Харькове. Борис Алексеевич произвёл впечатление порывистостью, эмоциональным чтением, смелостью и мастерством. “Для Харькова, – пишет Лилия Семёновна, – он был воплощением всего лучшего, что люди видели в шестидесятничестве”.

Останавливаясь на последнем периоде жизни поэта, когда “время призвало его открыто”, когда в жизнь вошли и выступления перед большими аудиториями, и издание стихов, и многочисленные читательские письма (было даже с таким адресом: “Харьков, Украина. Народному поэту Борису Чичибабину”), Лиля Карась подчёркивает, что всё это не изменило ни характера Чичибабина, ни его отношений с людьми. Встречи с публикой дарили радость и поэту, и слушателям, ведь столько лет был он отторжен от тех, кто любит поэтическое слово, талантливое и правдивое. “Для многих, – пишет Лилия Семёновна, – он стал неожиданным и оглушительным открытием”. В 1987 году его восстановили в Союзе писателей, причём восстанавливали те же, кто четырнадцать лет назад изгонял. Настояли на восстановлении Булат Окуджава, Евгений Евтушенко, Григорий Поженян и редколлегия «Нового мира» во главе с Залыгиным.

В 1991 году Борису Чичибабину была присуждена Государственная премия, а также он был удостоен премии «За гражданское мужество писателя» имени академика Сахарова.

Бориса Алексеевича не стало 15 декабря 1994 года. “Поздравляю Вас с бессмертием”, – сказал Чичибабину Александр Межиров, прочитавший впервые его стихи. По-моему, Межиров не ошибся.

Поэт ушёл, но голос его звучит, как и раньше, талантливо и искренне, и, как и раньше, он обращён к нам – и к тем, кто любил его при жизни, и к тем, кто открыл для себя недавно его волшебную поэзию, и к тем, кого ещё ждёт прикосновение к ней.

Ну вот я и роюсь в моей кладовой,
спешу, суечусь, бестолков:
ведь мне и отсрочка-то лишь для того,
чтоб не оставалось долгов...
......................................
Простите меня, что несладок, неспел
мой плод и напрасен азарт,
простите меня, кому я не успел
просимого слова сказать.

Я только ещё потому и живой
и Божьему свету под стать,
что всем полюбившим обязан с лихвой
любовью и жизнью воздать.

Как хорошо, что имя Бориса Чичибабина появилось в программе по литературе для 11-го класса. В курсе обзорной поэзии, но появилось.