Проблема комического

Зададимся вопросом: почему Чехов назвал свою пьесу «Вишнёвый сад» комедией?

Центральное событие – продажа сада. Вокруг него группируются все персонажи, действия, эмоции. Поведение хозяев, Раневской и Гаева, перед продажей сада – яркий пример несоответствия между ситуацией и действиями человека. Вместо попыток исправить положение и предотвратить торги мы видим прогулки, разговоры, играющий оркестр, праздничную обстановку в доме. Здесь комизм ситуации, но и в большей степени комизм личностей. Это как раз то, что Анри Бергсон в книге «Смех» называл “мелодией, отстающей от своего аккомпанемента”. Раневская и Гаев – представители старой дворянской интеллигенции, привыкшие к роскоши, к наслаждениям, никогда не считавшие денег, продолжают в критической ситуации вести себя по-старому. Гаев играет в бильярд, философствует; Раневская нанимает оркестр, устраивает приём, отдаёт последний золотой прохожему, хотя в людской есть нечего. Чехов, анализируя внутренний мир этих персонажей, выявляет их неспособность овладеть ситуацией. Может ли Гаев, который состояние проел на леденцах, помочь саду? А Раневская, уехавшая в Париж к любовнику и жившая там в богемной среде, способна ли отстоять сад?

Интересно, что в пьесе о саде говорят все, но по-разному. В речи Раневской и Гаева сад, усадьба – это воспоминания, былые мечты, ностальгические размышления... Образ сада поэтичен, абстрактен, почти бесплотен. Это не реальный сад, а его представление. Сад – метафора, воплощение прошлого, нежного и прекрасного. В речи же Вари и Лопахина сад и усадьба – это расчёты, выплаты, отношения с прислугой, попытки выбраться из долгов, расписки, квитанции, попытки сэкономить и поддержать людей. Их сад – это реальный объект. Спасти его пытаются только они. Но Чехов, как истинный художник, смещает акценты, и на первом плане оказываются Гаев и Раневская с их сентиментальным и доходящим до абсурда остановившимся взглядом на события.

Что общего у Раневской и Шарлотты? Речевое поведение Шарлотты во многом похоже на поведение Раневской: та же смена ролей на публике, та же игра. Раневская в пьесе – то кающаяся, жаждущая искупления своих грехов женщина, то цинично-беспечная барынька, проматывающая деньги дочери, то человек с тонкой душой, то обитательница прокуренного парижского вертепа. Раневская – дома, окружена семьёй, гостями. Но именно в силу её социальности, постоянного нахождения на людях “настоящую”, “подлинную” Раневскую не видит никто. У неё нет времени на одиночество и раздумья. И поэтому в пьесе она – только актриса, играющая разные роли. Но зато есть время подумать наедине с собой у Шарлотты (монолог, в котором она раскрывается с неожиданной для читателя стороны). От беззаботности, балаганности нет и следа. Возможно, Шарлотта оттеняет роль Раневской, заставляет предположить эту вторую, скрытую от людских глаз грань и в барыне.

Традиционно считают идееобразующим персонажем Аню (ставя её в один ряд с Петей и в оппозицию Гаеву и Раневской). В ней склонны видеть человека, порвавшего со своей средой. Но она связана с ней и по рождению, и по воспитанию, а это одним разговором о “гордом человеке” не перечёркивается. Она унаследовала и многие черты своей матери (непрактичность, легкомысленность, восторженность, экзальтированность). Не случайно в первом действии Гаев говорит о поразительном сходстве Ани с матерью. И сходство это – не только внешнее. Сходство и в отстранённости от насущных проблем, в наивности и неумении отвечать за свои поступки. Аня дублирует Раневскую в системе образов, через некоторое время Аня, вероятно, займёт по отношению к новому поколению то же положение, что и её мать к настоящему.

Интересно и то, что с другой стороны Аню отражает Дуняша. Это более зримая пара, параллели прослеживаются и на тематическом, образном уровнях, и на речевом. В обоих речевых портретах преобладает лексика эмоционально окрашенная, относящаяся скорее к области абстракций, эстетических рассуждений, чем к сфере реальной жизни. Утрированные речевые черты хозяйки выявляются и в горничной.

Сам Чехов говорил, что Аню играть может любая актриса, главное, чтобы была молода и весела. Очевидно, автор не обременяет этот образ каким-либо глубокомысленным содержанием.

Что касается образа Трофимова, то, как не раз отмечалось исследователями, он окрашен авторской иронией, а кроме того, вспомнив чеховское отношение к идеям и людям идеи, трудно назвать его образом – носителем авторской идеи. “Облезлый барин”, “вечный студент”, стареющий человек, он продолжает вести себя так, словно его жизнь по-настоящему ещё не началась, а впереди огромное прекрасное будущее. Все окружающие относятся к Пете с нескрываемым снисхождением, и единственный персонаж, воспринимающий его слова всерьёз, – Аня.

Особняком в системе образов стоит Варя, приёмная дочь Раневской. Важно то, что появляется она в начале пьесы со связкой ключей на поясе (а дом и сад для Чехова – символы мироустройства). Хранитель ключей от дома тоже становится образом-символом. Варя далеко не та узколобая, богомольная девица, какой долгое время воспринимали её исследователи и читатели. Это не серое пятно в пьесе, а ключевой образ.

С.Н. Булгаков находит у Чехова неприятие ницшеанского “сверхчеловека”. Вспомним хотя бы монолог Пети Трофимова о гордом человеке (и восхищение им Ани). Варя же – полная противоположность любому намёку на сверхчеловеческое. Она приёмная дочь Раневской, с неустроенной личной жизнью, находившаяся в России всё то время, когда Раневская и Аня разъезжали за границей. Когда Аня летала на воздушном шаре, Варя думала, как сохранить хозяйство от разрушения, как поддержать жизнь усадьбы. Она работает в качестве экономки, будучи хозяйкой в доме. То, что на первый взгляд в ней отталкивает, – материалистичность, расчётливость, жёсткость реалистичных взглядов, некоторая простоватость и являются основными качествами, которые принимал Чехов и которые он противопоставлял идейному оптимизму и экзальтации других лиц. Такого рода скептицизм Вари – её главное достоинство. Она одна, пожалуй, обладает внутренней свободой, так как за свои поступки готова нести ответственность. Она не знает, правильно ли, но она действует, и её действия определены её собственным выбором, а не идеей. Всё это не ставит её в противоборствующее положение к окружающим. Наоборот, ей не с чем разрывать и не к чему идти под знаменем идеи. И поэтому она до боли переживает всё, что случилось с Раневской, Аней, Петей... В ней нет душевной слепоты. Её жизнь не распадается чётко на “до продажи сада” и “после”, и в этом можно увидеть некую целостность – главное свойство “общей идеи” у Чехова. Целостность предполагает не разобщение, а соединение (Варя – связующее звено между гостиной и передней, гостями и хозяевами, старым и новым).

Но Чехов ставит этот образ на задний план – не для того ли, чтобы приглушить трагичное звучание пьесы, убрать минорный, напряжённый тон в подтекст, чтобы в полную силу заставить звучать его в финале?

В конце пьесы все уезжают. В неизвестность. Хотя мы знаем, что будет с героями. Гаев всем говорит о том, что ему предложили место в банке. Он, проевший состояние на леденцах, не способный принять решение и тем более совершить серьёзный поступок, – станет ли он банковским служащим? Вряд ли. Чехов иронизирует над его будущим, относится к нему скептично, и мы это чувствуем. Раневская, разорвавшая все отношения с любовником, снова едет в Париж, захватив с собой деньги, подаренные Ане бабушкой. Трофимов так и останется философствующим и стареющим “студентом-учителем”, строящим планы на будущее. Это его роль, вне которой он не сможет уже существовать. Аня? Скорее всего, очень скоро она станет подобием самой Раневской.

Все уезжают. Уезжают с радостью, прощаясь и с садом, и с прошлым, наивным прекрасным прошлым, с детством, молодостью, приветствуя будущее. Плачет одна Варя. Да Фирс остаётся в брошенном доме доживать последние дни, всеми забытый. Вот где в полную силу зазвучал весь трагический подтекст.

При этом «Вишнёвый сад» в силу расставленных Чеховым акцентов, компоновки персонажей в системе пьесы, ситуаций, конечно же, комедия. Но комедия многоплановая, сложная, а потому и новаторская. Комедия, имеющая под собой глубокую трагическую основу, в своём роде полифоническое произведение.

Почему же, читая или смотря «Вишнёвый сад» на сцене, мы не смеёмся?

Нам жалко Раневскую и Гаева, людей образованных, умных, неприспособленных к жизни. Мы переживаем за Аню и Петю Трофимова, слушая их наивные разговоры о будущем саде, который будет лучше прежнего, мы напряжённо следим за развитием отношений между Варей и Лопахиным. И отпускаем персонажей, продолжая беспокоиться за них. Именно поэтому комичности мы не ощущаем. Мы слишком сильно вживаемся в чеховских героев. А смех рождается только в не обременённом эмоциями сердце.