Роль легенды о луковке в романе
«Братья Карамазовы»

В «Братьях Карамазовых» легенды играют очень большую роль и занимают особое место в структуре романа. Легенд несколько, но в данной работе я попытаюсь проанализировать легенду о луковке.

Грушенька рассказывает эту легенду в третьей главе седьмой книги (глава так и называется – «Луковка»). Седьмая книга посвящена Алёше Карамазову, таким образом даже формально указывается на близость Алёши и Грушеньки, на связь этих героев.

Легенды звучат в моменты необычайного душевного потрясения героя, моменты, когда человек должен выбрать путь, от которого зависит дальнейшая судьба. У Алёши и Грушеньки “как раз сошлось всё, что могло потрясти их души так, как случается это нечасто в жизни”. В судьбе Алёши совершался, пожалуй, важнейший переворот: готова была обрушиться вся его система ценностей. В эту систему не укладывалась смерть старца Зосимы, человека, который был для Алёши “бесспорным идеалом”, путеводной звездой. Герою кажется, что это отрицает “высшую справедливость”, а на этой справедливости был построен весь его внутренний духовный мир. Недаром “даже и потом, уже долго спустя, Алёша считал этот горестный день одним из самых тягостных и роковых дней своей жизни”.

Первые две главы книги посвящены Алёше, описанию причины необыкновенного душевного состояния героя. В третьей же главе рассказывается о Грушеньке. Сначала описывается её дом (это цель пути Ракитина и Алёши, поэтому он как бы связывает две сюжетные линии – Алёши и Грушеньки). После дано краткое описание всей истории Грушеньки, как “в четыре года из чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотелая русская красавица, женщина с характером смелым и решительным, гордая и наглая, понимавшая толк в деньгах, приобретательница, скупая и осторожная, правдами иль неправдами, но уже успевшая, как говорили про неё, сколотить свой собственный капиталец”. Постепенно подготавливается образ “злющей” бабы, указывается на черты, объединяющие героиню с этим образом. Это прежде всего расчётливость, эгоизм, скупость, злость в характере. Особенно часто упоминается скупость: “Жила же Грушенька очень скупо...”, “Я хоть и скупая...”. Основным же мотивом становится злость, причём этот мотив усиливается к финалу. Злость появляется в рассказе о случае у Катерины Ивановны (“...какая-то жестокая чёрточка мелькнула вдруг в её [Грушеньки] усмешке”), её вызывает воспоминание о событии. Постепенно злость начинает доминировать, становится основной чертой психологического состояния героини. Неоднократно появляется “жестокая чёрточка” в улыбке, а сама улыбка превращается в “злобный смешок”. Сама Грушенька постоянно говорит о том, какая она “низкая”, “неистовая”, “злющая-презлющая”, “злая собака”, “яростная”. В конце концов она кричит: “Алёшечка, поклонись своему братцу Митеньке, да скажи ему, чтобы не поминал меня, злодейку свою, лихом”. Злость – главная психологическая характеристика бабы из басни и Грушеньки, но если в характере бабы эта черта доминирует в течение всей жизни, то в характере Грушеньки злость подавляет все прочие чувства только в данный момент; близость образа злой бабы к образу Грушеньки (и даже слияние этих образов) обусловлена не характером героини, а состоянием её характера в конкретный момент времени. К этому добавляется необыкновенное возбуждение Грушеньки, первоначально вызванное ожиданием “весточки”; на это автор также указывает с самого начала: “Именно она кого-то ждала, лежала как бы в тоске и в нетерпении, с несколько побледневшим лицом, с горячими губами и глазами, кончиком правой ноги нетерпеливо постукивая по ручке дивана”. Появление Алёши переводит нервное состояние в несколько иное качество: “Грушенька говорила громко, хотя и в тревоге, но и как будто в каком-то почти восторге”. Её нервозность определяет и Ракитин: “...возбуждена ты, Аграфена Александровна, и вне себя”. Известие же о смерти Зосимы представляет ей собственное поведение в новом свете, смерть напоминает о смертности каждого; Грушенька чувствует испуг за свою душу, стыд за дурные мысли в такой момент. Всё это является причиной стремления к покаянию. А речь Алёши приводит её сознание в состояние восторженности, близкой к истерии, в то пограничное состояние необыкновенного волнения, в котором герои Достоевского переживают все поворотные события своей судьбы; речь становится последним толчком к исповеди. Соединение необыкновенного волнения героини со стихией злости становится непременным условием для рассказывания басни о злой бабе. То есть легенда не могла быть рассказана ни в каких других обстоятельствах, она должна была прозвучать именно тогда. Именно от сознания несовершенства своего характера, который Алёша идеализирует, Грушенька стремится вспомнить то доброе, что в ней есть: “Только вот что, Ракитка, я хоть и злая, а всё-таки я луковку подала”. Но если перед Ракитиным, закрытым для высоких чувств, она может гордиться и единственным добрым поступком, совершённым ею в жизни, то Алёша пробуждает в ней высокое нравственное чувство, которое заставляет Грушеньку осуждать себя: “Ракитке я похвалилась, что луковку подала, а тебе иначе скажу: всего-то я луковку какую-нибудь во всю жизнь мою подала, всего только на мне и есть добродетели. И не хвали ты меня после того, Алёша, не почитай меня доброю, злая я, злющая-презлющая, а будешь хвалить, в стыд введёшь”.

Легенда – это исповедь Грушеньки в аллегорической форме, так как в момент исповеди Грушенька отождествляет себя с героиней басни. Она символична, и центральным образом-символом является луковка. Этот символ имеет двойную природу. С одной стороны, в образе чувствуются народные корни; это неудивительно, так как и образ Грушеньки, которая “вся до косточки русская”, имеет русскую народную основу. С другой стороны, луковка, несомненно, является элементом христианской символики. Это доказывается тем, что в легенде образ луковки стоит в ряду (вернее, в центре) других христианских образов: черти, огненное озеро, ангел-хранитель, добродетель. Символика Достоевского всегда наполнена глубоким религиозно-философским смыслом, его образы бесконечны. Нельзя определённо и окончательно сказать, что же такое луковка. Можно точно сказать, что это образ светлый, символ прежде всего добра. В сюжете это символ милосердия, потому что баба “в огороде луковку выдернула и нищенке подала”; в таком повороте сюжета вновь чувствуются народные корни Руси с её любовью к обездоленным, “униженным и оскорблённым”. Недаром именно милосердие (как наиболее важное душевное качество в православии) становится возможным залогом спасения души. Луковка – символ того пусть даже единственного доброго дела в жизни, на которое способен каждый человек, это символ надежды и веры в человека. В более конкретном плане луковка – это то доброе, что сделала Грушенька, “пощадив” Алёшу и “восстановив” его душу любовью.

Грушенька отождествляет себя со злющей-презлющей бабой и таким образом хочет унизить себя в глазах Алёши, доказать, что не стоит его любви, но что тем более благодарна за неё. Главной объединяющей чертой образов Грушеньки и бабы является злость, качество характера, которое православие признаёт одним из самых страшных грехов; недаром название этого качества происходит от понятия, противопоставленного добру. Но стоит ли здесь понимать злость только в качестве крайнего раздражения? Злость – тоже символ, значит, этот образ тоже бесконечен. Злость конкретна в образе бабы, но в образе Грушеньки это страсть, стихия, синонимами которой являются неистовство и ярость. Конечно, стихия злости принадлежит тёмной половине души Грушеньки, но в то же время страсть – это способность к сильным и глубоким чувствам, страсть выходит за рамки только доброго или только злого, она охватывает и то, и другое. Так в злости Грушеньки заключена бездна её характера: высокая нравственность и жестокость. Поэтому именно в бесконечности стихии злости скрыта возможность как спасения, так и гибели души. Бердяев прекрасно писал об этой наиболее интересной для Достоевского черте русского человека: “Достоевский отражает все противоречия русского духа, всю его антиномичность... Русские люди, когда они наиболее выражают своеобразные черты своего народа, – апокалиптики или нигилисты. Это значит, что они не могут пребывать в середине душевной жизни, в середине культуры, что дух их устремлён к конечному и предельному. Это – два полюса, положительный и отрицательный, выражающих одну и ту же устремлённость к концу”¹. Кажется, судьба бабы предопределяет судьбу Грушеньки: должно победить зло, против которого ангел-хранитель бессилен. Но в характере бабы злость однозначна (злость однозначно принадлежит злу), злая душа – погибшая душа, а зло завладевает её душой окончательно, когда баба отказывается от милосердия и добра. Луковка – возможность спасения через милосердие и любовь, но ещё не само спасение; милосердие должно быть направлено на других людей, поэтому когда человек отворачивается от мира и замыкается в своём эгоизме, он отказывается от спасения и добра. Для Грушеньки же злость является своеобразной точкой отсчёта, её душа может повернуться и к добру, и к злу. “Человек для него (Достоевского) вовеки не готов и неопределим...”² Грушенька, унижая и признавая себя ниже всех, делает первый шаг к свету. Вера Алёши и его любовь “ни за что” поворачивает её к добру. Он пожалел её “первый, единый”. Она говорит ему: “Я всю жизнь такого, как ты, ждала, знала, что кто-то такой придёт и меня простит. Верила, что и меня кто-то полюбит, гадкую, не за один только срам!..” Это почти точное повторение слов Настасьи Филипповны в «Идиоте»: “А князь для меня то, что я в него в первого, во всю мою жизнь, как в истинно преданного человека поверила. Он в меня с одного взгляда поверил, и я ему верю <...> Разве я сама о тебе не мечтала?.. Давно мечтала... – и вот всё такого, как ты, воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг придёт да и скажет: «Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!»” Несомненна близость образов Грушеньки и Настасьи Филипповны, Алёши и князя Мышкина. Это говорит о схожести характера отношений между героями. Любовь Алёши и Грушеньки выходит за рамки обыкновенной человеческой любви и благодарности на новый уровень, это любовь христианская между братом и сестрой, та любовь, которую люди забыли и которая есть залог спасения. Такая любовь преображает личность, поэтому Грушенька прощает своего обидчика от всего сердца, по крайней мере в тот момент. Хотя она сама и сомневается, но в это верит Алёша, а Алёша – своеобразное мерило добра и истины. Не случайно Грушенька именно его спрашивает о том, что она чувствует: “Лежала я до вас здесь в темноте, всё допрашивала сердце: люблю я того или нет? Разреши ты меня, Алёша, время пришло; что положишь, так и будет. Простить мне его или нет? – Да ведь уж простила, – улыбаясь проговорил Алёша. – А и впрямь простила, – вдумчиво произнесла Грушенька”.

Михаил Бахтин в своей книге о Достоевском пишет, что его герои “с самого начала всё знают... Но иногда они скрывают от себя то, что они на самом деле уже знают и видят”³. Поэтому Грушеньке необходим диалог с Алёшей, который олицетворяет для неё её собственную совесть.

“...«Тварь» и «гетера» Грушенька, быть может, ближе к истинному «добру», чем чистая и благородная Катерина Ивановна...”⁴ Мне кажется, это, несомненно, так.

“Подлецу досталась Грушенька, а не тебе (Мите), благородному!” Эти слова не сбудутся в сюжете романа, но важно не это. Важна способность души к состраданию и прощению, и именно прощение обидчика является толчком к тому, что в будущем Грушенька возьмёт на себя вину за всё случившееся с Митей, поймёт (не умом, но сердцем), что “воистину всякий пред всеми за всех и за всё виноват”, и таким образом достигнет высшей христианской истины.

Глава «Луковка» – это кульминация в сюжетной линии Грушеньки в седьмой книге «Братьев Карамазовых». Следующая глава («Кана Галилейская») будет кульминацией в сюжетной линии Алёши, легенда о луковке подготавливает её.

Косвенно с образом бабы связан и образ Алёши: “Я шёл сюда злую душу найти – так влекло меня самого к тому, потому что я был подл и зол...” Им тоже владела стихия злости, и его душа должна была выбрать между добром и злом. Алёша и Грушенька в этой главе чрезвычайно близки друг другу по психологическому состоянию, ещё больше их сближает смерть Зосимы, даже не смерть, а сама личность старца. Зосима был праведником и для Алёши, и для Грушеньки. С самого начала Алёша удивлён переменой в Грушеньке, её безыскусственным, искренним поведением: “Глаза её горели, губы смеялись, но добродушно, весело смеялись. Алёша даже и не ожидал от неё такого доброго выражения в лице... Он встречал её до вчерашнего дня мало, составил об ней устрашающее понятие, а вчера так страшно был потрясён её злобною и коварною выходкой против Катерины Ивановны и был очень удивлён, что теперь вдруг увидал в ней совсем как бы иное и неожиданное существо. И как ни был он придавлен своим собственным горем, но глаза его невольно остановились на ней со вниманием. Все манеры её как бы изменились тоже со вчерашнего дня совсем к лучшему: не было этой вчерашней слащавости в выговоре почти вовсе, этих изнеженных и манерных движений... всё было просто, простодушно, движения её были скорые, прямые, доверчивые, но была она очень возбуждена”. Эта перемена вновь указывает на неоднозначность характера героини. Реакция же её на известие о смерти Зосимы переворачивает Алёше душу; он встретил почитание, уважение и поклонение перед праведником там, где вовсе этого не ожидал увидеть, а такая вера Грушеньки в старца Зосиму означает для Алёши, что “высшая справедливость” всё же есть и совершается уже на земле. Алёша увидел возможности человеческой души, то, что добро в человеке всё-таки первично. Его возрождает любовь Грушеньки, её стремление к добру. Её вера восстанавливает его веру, он говорит, что “нашёл сестру искренню, нашёл сокровище – душу любящую... Она сейчас пощадила меня... Аграфена Александровна, я про тебя говорю. Ты мою душу сейчас восстановила”. Он верит в то, что душа Грушеньки выберет добро и любовь, и именно вера возрождает человека. Вера Алёши воскрешает Грушеньку, вера Грушеньки становится толчком к воскрешению Алёши. И он, как она, унижает себя, сознавая своё несовершенство и высокую нравственность Грушеньки: “Кто я пред нею? Я шёл сюда, чтобы погибнуть, и говорил: «Пусть, пусть!» – и это из-за моего малодушия, а она через пять лет муки, только что кто-то первый пришёл и ей искреннее слово сказал, – всё простила, всё забыла и плачет! Обидчик её воротился, зовёт её, и она всё прощает ему, и спешит к нему в радости, и не возьмёт ножа, не возьмёт! Нет, я не таков... Я сегодня, сейчас этот урок получил... Она выше любовью, чем мы... и другая, обиженная третьего дня, и та пусть простит её! И простит, коль узнает... и узнает... Эта душа ещё не примирённая, надо щадить её... в душе этой может быть сокровище...” Грушенька уже простила, но сама ещё не примирилась с этой мыслью, поэтому “надо щадить её”. Алёша возрождает её своей верой в неё и щадит своим состраданием к ней. Это приводит Грушеньку в исступление, потому что никто никогда не считал нужным жалеть её. Но сострадание и милосердие не должны быть удивительными для того, кто проявляет их, они должны стать естественными качествами души каждого человека; только тогда все люди станут братьями и сёстрами и наступит рай на земле. Поэтому: “Что я тебе такого сделал? – умилённо улыбаясь, отвечал Алёша, нагнувшись к ней и нежно взяв её за руки, – луковку я тебе подал, одну самую малую луковку, только, только!.. – И, проговорив, сам заплакал”. Слёзы не случайны (Грушенька тоже плачет); у героев Достоевского слёзы всегда являются выражением необычайного внутреннего состояния, душевного переворота; образ слёз, плача имеет религиозный подтекст – это символ страдания, через которое происходит очищение героя.

Встреча Алёши и Грушеньки мотивирована близостью их душ, общностью духовных состояний в момент жизненного перелома. Исследователи неоднократно отмечали наличие незримых связей между героями в романах Достоевского. Бердяев писал: “Все прикованы у Достоевского друг к другу какими-то нездешними узами. Нет у него случайных встреч и случайных отношений. Всё определяется в ином мире, всё имеет высший смысл... Все встречи у него – как будто бы нездешние встречи, роковые по своему значению. Все сложные столкновения и взаимоотношения людей обнаруживают не объективно-предметную, «реальную» действительность, а внутреннюю жизнь, внутреннюю судьбу людей. В этих столкновениях и взаимоотношениях людей разрешается загадка о человеке, о его пути...”⁵ Алёша и Грушенька “внутренне влекутся один к другому; они как бы намагничены друг для друга”. Луковка – образ, объединивший их в очищающей христианской любви.

Единственный, кого легенда не затрагивает, это Ракитин. Вернее, она вызывает в нём ещё большую злобу. Созерцание воскрешения душ вместо ожидаемого падения доводит Ракитина до бешенства. Этот образ также близок образу бабы из басни, но близок не состоянием души в конкретный момент времени, а однозначностью своего психологического состояния в течение всей своей жизни, однозначностью своей злости и эгоизма. “...Ракитин, умевший весьма чувствительно понимать всё, что касалось его самого, был очень груб в понимании чувств и ощущений ближних своих – отчасти по молодой неопытности своей, а отчасти и по великому своему эгоизму”. Ракитин умён и часто точно определяет состояние героев, но сам не в силах понять то, о чём говорит. Ум при отсутствии всякого чувства, кроме злобы, делает его нравственно тупым. Для Достоевского “смешны те, кто логичен и из логики хотел бы построить мир”⁶, потому что человеческая душа бесконечна в своём разнообразии, логика же конечна. Именно судьба Ракитина, его гибель предопределена в легенде. Он, как и старуха, способен подать луковку только случайно, преследуя злые цели. Так он привёл Алёшу к Грушеньке со злым умыслом: “Цель же у него... была двоякая, во-первых, мстительная, то есть увидеть «позор праведного» и вероятное «падение» Алёши «из святых во грешники», чем он уже заранее упивался, а во-вторых, была у него тут в виду и некоторая материальная, весьма для него выгодная цель...” Когда же ему был предоставлен случай проявить сострадание и любовь, он отказался от него. Собственная подлость, которую видел Алёша, злит его всё больше и больше и не даёт почувствовать что-то иное. “Да чёрт вас дери всех и каждого! – завопил он вдруг, – и зачем я, чёрт, с тобою связался! Знать я тебя не хочу больше отселева. Пошёл один, вот твоя дорога!” Эти слова неоднозначны: Ракитин сам признаёт свою связь со злом (чёртом), он отказывается от добра; против его злости бессилен даже Алёша. Поэтому Ракитин, указывая направление Алёше, сам идёт в другую сторону: “И он круто повернул в другую улицу, оставив Алёшу одного во мраке. Алёша вышел из города и пошёл полем к монастырю”. Алёша же движется из мрака к свету, к своему будущему окончательному воскрешению “на веки веков”.

Легенда – выражение наивысшего внутреннего напряжения героев. Басня вызывается в памяти Грушеньки смертью старца Зосимы и любовью Алёши и сама побуждает героиню к покаянию и исповеди, возрождает лучшие человеческие черты её характера. Таким образом, легенда помогает сделать выбор между добром и злом. Грушенька, отождествляя себя со злой старухой, тем самым делается добрее, возвышается до христианского идеала, прощая жестокую обиду и отказываясь от возможности осудить обидчика. Так же и в душе Алёши басня помогает совершиться перевороту. Для обоих героев легенда о луковке становится своеобразной точкой отсчёта новой жизни, движения к любви и истине, даёт толчок к духовному обновлению, к достижению высших христианских истин “на веки веков”.

Примечания

1. Бердяев Н.А. О русских классиках. Миросозерцание Достоевского. М., 1993. С. 115.
2. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1998. С. 241.
3. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С. 288.
4. Чирков Н.М. О стиле Достоевского. М., 1967. С. 263.
5. Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 115–116.
6. Там же.