Три холопа

В русской литературе теме крепостного права отведено почётное место. Но редко кто в наше время зачитывается Радищевым или Некрасовым. Даже тургеневские «Записки охотника» воспринимаются больше как общественно-литературный памятник, нежели вечно живая классика. Неудивительно, что в школе разговор о крепостных и крепостниках, как правило, приправлен откровенной фальшью. Те эмблемы, которые вызывали живой отклик при жизни самого явления - у Пушкина: “барство дикое”, “рабство тощее”, - давно запылились, и как бы старательно учитель ни протирал их, блеск холодной эмали вызовет разве что такой же холодный интерес, связанный с получением хорошей оценки.

И тем не менее существует путь, следуя которым, учитель может затронуть непосредственное чувство ученика и помочь ему взглянуть личным свежим взглядом на сложное и неоднозначное явление, наложившее сильный отпечаток на русский характер вообще, и таким образом протянуть нить из далёкого чужого времени к себе, сделать актуальными для себя его проблемы. Путь этот, как и большинство путей, по которым суждено идти человеку, изучающему русскую литературу, проходит через Пушкина.

Абсолютное большинство учеников седьмого класса, где изучается «Капитанская дочка», вряд ли способны ощутить, подобно Марине Цветаевой, личное отношение к Пугачёву - слишком широка и противоречива его натура. Пётр Гринёв и Маша Миронова, конечно, ближе и понятнее юношам и девушкам переходного возраста, но элемент условности, стилизации в этих фигурах мешает неискушённому читателю воспринимать их неумозрительно. Самым же конкретным, простым и полнокровным героем повести оказывается Савельич. Может быть, в восприятии его учениками сказывается потребность самих детей в заботе о себе - её многим из них не хватает, а тут такое безграничное тепло, исходящее от этого доброго, верного и смешного старика. Тем более те из детей, кто видит и ценит внимание к себе со стороны близких, способен оценить Савельича, даже со всей его строгостью, занудливостью и нелепыми выходками.

И тут самое время, пользуясь этим наивно-реалистическим восприятием литературного героя, обратить внимание учеников на социальное положение Савельича. Крепостной слуга, стремянной, за трезвое поведение - какой, вероятно, редкий случай - назначенный дядькой молодому барину, он так же трезво и ревностно, как, скорее всего, заботился о барских лошадях и собаках, опекает Петрушу Гринёва, полностью растворяясь в этой заботе. В случае недовольства Савельича лжеучителем мосье Бопре мы ещё можем подозревать корыстный интерес к месту, хотя неизвестно, что лучше: возиться с собаками или с капризным наверняка барчуком. И, наблюдая его отчаянные и не всегда удачные попытки по дороге в Оренбург оградить барина от порочных соблазнов, а его деньги и имущество от посягательств беспутного кутилы или подозрительного бродяги, можно полагать, что действиями Савельича руководит лишь страх ответственности перед своим хозяином.

Но уж самоотверженная и нелепая попытка, рискуя жизнью, вернуть вещи, разграбленные пугачёвцами, без сомнения заставит нас убедиться в его искренней, бескорыстной преданности интересам своих господ, в том, что он служит не за страх, а на совесть. Мы не знаем никаких подробностей его личной жизни, её как бы просто нет отдельно от службы. Не человек вроде бы, а ноль. А между тем мы отчётливо видим в нём не просто человека, но личность. И положение “раба” не только не мешает ему быть личностью, но, напротив, именно в этом своём статусе он осуществляется в полной мере. Особенно показательно в этом смысле письмо, которое Савельич пишет в ответ на гневные упрёки старого барина. Это отнюдь не оправдания подневольного раба, это аргументы сознающего своё достоинство, свободно исполняющего свой долг человека. И подпись его - “верный холоп” - звучит так же, как в другой традиции звучит “преданный Вам” или “уважающий Вас”. Можно сравнить слова Савельича с собственно пушкинской записью в дневнике об отношениях поэта с царём: “...я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного”.

Время и личные ассоциации меняют смысл слова. Савельич - человек XVIII века. Пушкин очень убедительно показал типичное самоощущение крепостного того времени: холоп - это не обидно, а в определённом контексте и почётно. Развивая эту мысль, можно сказать, что именно Савельич победил Пугачёва. Для самого Пушкина слово “холоп” имеет уже однозначно отрицательный смысл, близкий тому, который имел в виду Некрасов: “Люди холопского звания // Сущие псы иногда...”Перекличка самоопределения Савельича с характеристикой некрасовского героя: “Яков верный, холоп примерный” - естественным образом вызывает сравнение, любопытное и полезное в школьной практике. Яков, так же, как и Савельич, почти полностью исчерпывается своими холопскими обязанностями: “Только и было у Якова радости: // Барина холить, беречь, ублажать...” Но он холоп не только по званию, но по призванию. Он не знает предела унижению, которое может вынести. Впрочем, ему, возможно, и выносить нечего. “Чем тяжелей наказания, // Тем им милей господа” - обобщает рассказчик черты подобных людей. Скорее всего, комментируя данные строки, нужно говорить о том, что на социальное явление здесь накладывается своего рода психическая патология.

И если Савельич способен само своё холопское положение строить на здоровой основе, то Якова освобождает от его холопской болезни посторонняя привязанность. Родственное чувство к племяннику оказывается сильнее холопских и долга, и чувства. Но бунт Якова вполне соответствует психологии героя: если доставлять радость господину, то своим унижением, если наказывать господина, то уж своей смертью. Итак, исходя из логики этих двух образов, можно даже в таком одиозном слове увидеть два противоположных значения: холопство как служение и холопство как состояние души и манера поведения, причём связано это соответственно с барством как правом и барством как чертой характера, выражающейся в произволе.

Историческое развитие этих тенденций мы можем увидеть в стихотворении Некрасова «На постоялом дворе» из цикла «Ночлеги» (1873). Герой его уже не крепостной - действие разворачивается в пореформенное время, но в натуре его настолько велико холопское начало, что, поступив услужение к барину, он продолжает вести себя как раб. Барин же - человек новой закваски, книжный демократ. Его раздражает поведение Ермолая, так зовут слугу, которого он стремится воспитать в духе нового времени:

Ты человек! ты гражданин!
Знай: сила не в богатстве,
Не в том - велик ли, мал ли чин,
А в равенстве и братстве!

Однако стоило барину в ответ на его ругань услышать слова свободного человека, как тут же проявилась его барская закваска: “Как? Что?.. Зазнался, хамов сын?” - кричит он на слугу и “хлоп его по роже”. Страдают оба. Барин приходит к слуге и просит ударить его. Но Ермолая уже не собьёшь с толку:

...Вы барин - я холоп,
Я беден, вы богаты!
...............................
И я служить готов... а бить
Не буду... с позволенья!..

Барин настаивает. Ермолаю приходится бросить выгодное место. Таким образом, слуга со своими представлениями о холопском долге оказывается морально выше, чем барин с его освободительной идеологией, но проникнутый традициями “барства дикого”. Сравнительный анализ этих трёх образов несомненно обострит восприятие учениками каждого из них, повысит неформальный интерес к изучаемым произведениям. А при углублённом изучении литературы можно будет продолжить разговор о развитии темы холопства, о трактовке её в различные времена и разными авторами.