штудии

"Серебряный век"

Русский поэтический “серебряный век”, традиционно вписываемый в начало XX столетия (он мужал, как сказала бы Ахматова, “в прохладной детской молодого века”), на самом деле истоками своими уходит в столетие XIX и всеми корнями прорастает в “век золотой, в гениальное творчество Пушкина, в наследие пушкинской плеяды (прежде всего, на наш взгляд, в чувственно-интеллектуальную лирику Баратынского), в высокую тютчевскую философичность, в импрессионизм Фета, в некрасовские урбанистические прозаизмы, в порубежные, полные трагедийной психологичности и смутных предчувствий строки Константина Случевского... Интересующий нас феномен забродил в недрах XIX столетия задолго до того, как был чётко осознан современниками.

Как справедливо пишет один из апологетов русского поэтического “серебра”: “Девяностые годы начали листать черновики книг, составивших вскоре библиотеку двадцатого века... С девяностых годов начался литературный посев, принёсший всходы”. Интерес к той исторической и культурной эпохе, за которой прочно закрепилось имя “серебряного века”, сегодня велик необычайно. Исследователи даже склонны называть его духовным и религиозным Ренессансом, видя в нём своеобразный аналог европейского Возрождения. Так, один из американских знатоков русской мысли полагает даже, что, называя этот период серебряным, мы грешим против справедливости, ставя его ниже золотого, тогда как этот генезис идёт отнюдь не по убывающей: оба “века” равно драгоценны.

Отечественный исследователь русского “серебряного века” Пиама Гайденко пишет: “Ощущение необычности происходящего, экстатический подъём и апокалиптические пророчества порождали у поэтов-символистов, художников, философов и богословов убеждение в том, что они участвуют в духовном обновлении России, более того - в своего рода религиозной революции, которая по своей силе и глубине превосходит революцию социальную”. Сам термин “серебряный век” является весьма условным и охватывает собою явление со спорными очертаниями и неравномерным рельефом. Впервые это название было предложено философом Н.Бердяевым, но чётко оно закрепилось за русской поэзией модернизма после появления в свет статьи Николая Оцупа «“Серебряный век” русской поэзии» (1933), а вслед за изданием книги Сергея Маковского «На Парнасе серебряного века» (1962) вошло в культурный оборот окончательно.

Если исходная граница “серебряного века” дискуссионной не является (она более или менее совпадает с хронологическим рубежом столетий), то финал интересующего нас явления разными исследователями прочерчивается по-разному и, будучи прочерчен, зачастую неестественно и болезненно рассекает неравномерно длящиеся живые пути отдельных поэтов. Так, Ин.Анненский ушёл из жизни в 1909 году, а И.Бунин - в 1953-м, притом, что и тот, и другой не могут быть изъяты из общего контекста “серебряного века”.

Мы абсолютно солидарны с Вадимом Крейдом, трактующим конечную границу явления в историческом плане: “Всё кончилось после 1917 года, с началом гражданской войны. Никакого серебряного века после этого не было, как бы нас ни хотели уверить. В двадцатые годы ещё продолжалась инерция, ибо такая широкая и могучая волна, каким был наш серебряный век, не могла не двигаться некоторое время, прежде чем обрушиться или разбиться. Ещё живы были большинство поэтов, критики, философы, художники, режиссёры, композиторы, индивидуальным творчеством и общим трудом которых создан был серебряный век, но сама эпоха кончилась. Каждый её активный участник понимал, что, хотя люди и остались, характерная атмосфера эпохи, в которой таланты росли, как грибы после грибного дождя, сошла на нет. Остался холодный лунный пейзаж без атмосферы - и творческие индивидуальности - каждый в отдельной замкнутой келье своего творчества. По инерции продолжались ещё некоторые объединения... но и этот постскриптум серебряного века оборвался на полуслове, когда прозвучал выстрел, сразивший Гумилёва”. Однако вернёмся вспять, к истокам. Нельзя не согласиться с Н.Оцупом, утверждавшим, что если важнейшие характеристики “золотого века” (воплотившегося с максимальной полнотой в творчестве Пушкина) - это широта и грандиозность поставленных задач, высокий трагизм и пророческое предназначение художника, неподражаемое совершенство формы, то “серебряный век” характеризуется в первую очередь мистицизмом, ницшеанством и кризисом веры, духовности, совести.

Поэзия в начале XX века становится сублимацией душевного недуга, психической дисгармонии, внутреннего хаоса и смятения. Едва ли не каждый из представителей русского поэтического “серебряного века” мог бы повторить вслед за Ин. Анненским:

Но я люблю стихи - и чувства нет святей:
Так любит только мать и лишь больных детей.

Сравнивая два величайших по своему наполнению периода русской поэзии, Н.Оцуп приходит к важному выводу: “Есть золотой и есть серебряный век искусства. И в тот, и в другой - люди друг друга стоят. Вряд ли первые другой природы, чем вторые. Равновесие нарушается стихией. Стихия Ренессанса, как бы выбирая углубления, замедляется и собирается в больших артистах своего времени. Они и сами замечательны, но стихия делает их великими. Но вот стихия схлынула, выговорилась. На смену тем артистам пришли другие, вряд ли менее подлинные. Но они предоставлены только своим силам. За них ничто уже не действует, не говорит. Им недостаточно, как тем, более счастливым, всмотреться и вслушаться. То, что недавно было полно света и звуков, стало похоже на тишину и сумерки.

Художнику серебряного века не помогает стихия. Но организация человека всё та же, и без союзника иррационального он всё же делает своё дело. Героизм серебряного века в этом и состоит. И что-то в созданиях его художников, несмотря на неизбежную бледность, даже лучше искусства золотого. Там слишком уж всё полногласно, слишком переливается через край. Здесь - мера человеческих сил. Всё суше, бледнее, чище, но и более дорогой ценой купленное, ближе к автору, более - в человеческий рост”.

Поэт-философ Владимир Соловьёв, чьё мощное дионисийство и поиск вечной женственности как воплощения добра, истины и красоты не только сформировали его собственную аллегорическую лирику, но и проложили дорогу выдающимся последователям - Вяч. Иванову, Блоку, Белому, определил суть новых тенденций в русской культуре (имея в виду именно наступивший вслед за постпушкинской эпохой “серебряный век”) как эстетическое декадентство. (Заметим, что другой мощный выразитель тенденций “серебряного века” Дмитрий Мережковский основным свойством новой эстетики полагал “расширение художественной впечатлительности”, когда именно стихийность становится основой творческого начала, что приводит к отрицанию рациональных - прежде всего нравственно-этических - опор бытия.) Владимир Соловьёв в стихах своих с проницательностью медиума очертил труднейшую задачу художника новых времён:

Всё, изменяясь, изменило,
Везде могильные кресты,
Но будят душу с прежней силой
Заветы творческой мечты.

Безумье вечное поэта -
Как свежий ключ среди руин...
Времён не слушаясь запрета,
Он в смерти жизнь хранит один.

Процитированное стихотворение называется «Ответ на “Плач Ярославны”», что само по себе достаточно характерно, ибо вся поэзия “серебряного века”, жадно вобрав в себя наследие Библии, античную мифологию, опыт европейской и - шире - мировой культуры, теснейшим образом связана с русским фольклором, с его песнями, плачами, сказаниями, причитаниями и частушками (см. статью А.Блока «Поэзия заговоров и заклинаний»).

В процитированных выше стихах В.Соловьёва как бы закодированы и другие важнейшие линии символизма как литературно-философского направления: поэтика намёка и иносказания, эстетизация смерти как бытийного начала, креативная сила “безумья”, знаковое наполнение обыденных слов. Ещё одна важнейшая примета нового искусства - апология мига, мимолётности, сиюминутности, в которых отражается Вечность, - отчётливо звучит в следующих соловьёвских строках:

Подвиг сердца женского,
Тень мужского зла,
Солнца блеск вселенского
И земная мгла...
Что разрывом тягостным
Мучит каждый миг -
Всё ты чувством благостным
В красоте постиг.

Владимир Соловьёв стоял у истоков русского “серебряного века” как старт для духовного взлёта целой культурной общности творцов, как создатель новаторской философии всеединства и родоначальник экуменизма, как наследователь и - одновременно - предтеча. Ин.Анненский в программной для “серебряного века” статье «О современном лиризме» (1909) - наметил важнейшие задачи своего поэтического окружения: “Современная поэзия чужда крупных замыслов, и в ней редко чувствуется задушевность и очарование лирики поэтов пушкинской школы. Но зато она более точно и разнообразно, чем наша классическая, умеет передавать настроение. Это зависит от гибкости, которую приобрели в ней ритмы, а также от стремления большинства поэтов придать своим стихам своеобразную колоритность. Сказалось, конечно, и стремление к новизне. На нашем лиризме отражается усложняющаяся жизнь большого города. В результате более быстрого темпа этой жизни и других условий недавнего времени - современная лирика кажется иногда или неврастеничной, или угнетённой. Среди модернистов заметно сильнее влияние французской поэзии - за последнее время особенно Верхарна и Эредиа. Изредка возникают попытки и славянско-византийской стилизации, причудливый возврат к старине”. Поэтам “серебряного века” дороги и близки все явления живой природы, культуры, Космоса вне их привычной иерархии.

Славлю в равной мере
Капельку и море, -

пишет один символист, а другой как бы откликается:

Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья.
И Господа, и Дьявола
Хочу прославить я...

Новое мировоззрение требовало от новой поэтической генерации “серебряного века” нового приёма. Таковым стал символ - многозначное иносказание, сформировавшее ещё поэтику Священного Писания, а затем причудливо разработанное французскими символистами. “...Опыт библейской символики очень повлиял на судьбу слова «символ»: в «светском» понимании оно оставалось простым риторическим приёмом, применимым к любому материалу, в «духовном» же понимании оно прочно оказалось связано с религиозной тематикой как земной знак несказуемых земных истин” (М.Гаспаров). Русский символизм возник как цельное направление, но преломился в ярких, независимых, непохожих индивидуальностях. Если колорит поэзии Ф.Сологуба мрачен и трагичен, то энергетика раннего К.Бальмонта, напротив, пронизана солнцем, витальна, оптимистична; объединяет этих, столь полярных, художников отношение к слову как к многосмысленному посланию, как к семантически труднопередаваемой вести, как к шифру некоей духовной тайнописи.

“Символ, - писал один из теоретиков и практиков нового движения, - только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своём значении, иногда он изрекает на своём сокровенном (иератическом и магическом) языке намёка и внушения нечто неизглаголемое, неадекватное внешнему слову. Он многолик, многосмыслен и всегда тёмен в последней глубине». Новое движение закрепило за собой окончательное имя, когда вышла в свет книга стихотворений Д.Мережковского «Символы» (1892), - оформилось же это важнейшее в контексте “серебряного века” течение благодаря трём сборникам «Русские символисты», выпущенным Брюсовым (1894-1895) и состоявшим, в основном, из его же произведений.

Если у Брюсова и Бальмонта доминировало “светское” понимание слова “символ” (они видели в символизме школу с определённой техникой), то у В.Иванова, Блока, Белого, которых принято называть “младшими символистами”, возобладала мистико-религиозная трактовка этого понятия. Поэтам-символистам свойствен глубокий историзм, с позиций которого видятся и события современности, сугубая музыкальность поэтической строки и широчайший энциклопедизм культурного арсенала.

Показательно, что все крупнейшие поэты очерченного круга были и крупнейшими переводчиками, испытывая творческую тягу к иноязычным культурам и просодиям. Так, Ин.Анненский перекладывает на русский язык Еврипида, Бальмонт - грузинский эпос, Брюсов готовит антологию многовековой армянской поэзии. Гумилёв - личность пограничная между символизмом и акмеизмом - вдохновенно переводит Т.Готье и французских символистов. С другой стороны, поэты “серебряного века” не ограничиваются локальными и замкнутыми лирическими жанрами (хотя внутрижанровое разнообразие формы было невероятное: баллады, триолеты, венки сонетов, лирические миниатюры, песни, поэмы) - они внесли существенный вклад в развитие русской эссеистики, критики, литературоведения.

Искусство XX века не может быть понято без «Книг отражений» Ин.Анненского, без статей, рецензий, заметок Брюсова и Блока, без «Писем о русской поэзии» Н.Гумилёва, без мемуарного «Некрополя» В.Ходасевича. Но, пожалуй, с максимальной силой литературный кругозор и универсализм выразились в потрясающей прозе Ф.Сологуба и А.Белого, без чьих романов «Мелкий бес» и «Петербург» невозможно представить себе пути не только отечественной, но и мировой прозы. Почему? “Во-первых, потому что и Ф.Сологуб, и А.Белый были активнейшими сторонниками «нового искусства», точнее, символизма, ставившего своей целью преобразовать литературу. Во-вторых, «Мелкий бес» и «Петербург» - это проза поэтов, а следовательно, проза особенная. В-третьих, сначала роман Сологуба, а затем роман Белого оказали и сегодня до конца не осознанное мощное влияние на ход литературного развития” (О.Клинг).

Иррациональное неприятие обыденной жизни, цитатность и реминисцентность, ритмическая организованность, поющая звукопись фразы, сюжетная фрагментарность и свобода - всё это роднит прозу поэтов и создаёт её неповторимое очарование. Общность столь разных художественных индивидуальностей закреплялась не только в сходном отношении к слову, образу, ритму - в отношении новаторском, изобретательном, ориентированном на ритмико-интонационную ломку (а версификационная форма стиха в “серебряном веке” подверглась решительному пересмотру, была воистину взорвана: были введены новые размеры, воцарилась длинная строка, узаконились перепады метра и то неточные, то каламбурные рифмы).

Поэты начала XX века более, чем их предшественники, склонны к манифестам, программам, декларациям с выражением эстетических вкусов, симпатий и отталкиваний; одна из этих программ преподана в ставших хрестоматийными строчках Брюсова:

Юноша бледный со взором горящим!
Ныне даю я тебе три завета.
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее - область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.

Заветы модернизма сформулированы здесь в заострённо эгоцентрическом виде, однако именно беззаветное поклонение искусству сближает поэтов, так или иначе относящихся к “серебряному веку”. Литературная жизнь Петербурга в начале “серебряного века” кипела и концентрировалась на “башне” Вяч. Иванова и в салоне Гиппиус - Мережковского: индивидуальности развивались, переплетались и отталкивались в горячих литературных дискуссиях, философских диспутах, импровизированных уроках и лекциях. Именно в процессе этих живых взаимопересечений от символизма отошли новые течения и школы - акмеизм, главой которого стал Н.Гумилёв, и эгофутуризм, представленный прежде всего фигурой неутомимого словотворца И.Северянина. Впрочем, и то, и другое движение могут быть названы дочерними ветвями того же символизма, из недр которого они произросли, сохранив при всей полемичности свой генезис. Уже в самом символизме - особенно конца 1900-х годов - было заложено два начала: ориентация на неоклассицизм и на авангард, точнее, предавангард.

Акмеизм, предвестниками которого были прежде всего Ин.Анненский и М.Кузмин (его статья «О прекрасной ясности» содержит в себе основные постулаты нового течения, от которого он лишь формально открещивался), был ориентирован на земное, ясное, предметное начало мира. Эгофутуризм же был пронизан антибуржуазным протестом, пафосом эпатажа, напряжённым интересом к “самовитому слову”, к неологизму, к игровому началу. На смену неопределённым, красивым, возвышенным символам, на смену недосказанности и недовыраженности пришли простые предметы, карикатурные композиции, острые, резкие, вещные знаки мира. Поэты-новаторы ощущали себя рукодельцами свежих слов и не столько пророками, сколько мастерами в “рабочей комнате поэзии” (выражение Ин.Анненского). Недаром объединившаяся вокруг акмеистов общность назвала себя именно Цехом поэтов: указание на земную подоплёку творчества, на возможность коллективного вдохновенного усилия в поэтическом искусстве. И недаром одно из важнейших футуристических изданий самоопределилось именно как пощёчина общественному вкусу: указание на конфликтность и полемичность по отношению к предшественникам, к устоявшемуся строю и духу.

Поэзия “серебряного века” с трудом поддаётся чёткому делению на периоды, направления, школы. Повторяем: зачатки акмеизма как “парнасской” школы и футуризма как целеустремлённой поэтики будущего таятся в глубинных слоях символизма, а внутри отдельного поэтического мира (скажем, гумилёвского) подчас сосуществуют теоретически далёкие друг от друга музыкально-философские стихии. Есть в рамках “серебряного века” фигуры и вовсе сопротивляющиеся прикреплению к той или иной группе: так, герметичны и обособленны Бунин и Ходасевич, без которых при этом картина литературной эпохи была бы неполноценной.

И вообще, необходимо учесть, что все персонажи “серебряного века” творили не только стихи, баллады или поэзы, но с колоссальным напряжением и экзистенциальным риском лепили и собственную судьбу: интенсивное жизнестроение, отношение к собственной биографии как к выстраиваемому мифу, гибельный и сладкий “восторг бытия” в большой мере свойствен именно поэтам предреволюционной эпохи. Когда думаешь об этом, то сухие академические мерки и рамки представляются очевидно тесными и потому неприемлемыми.

Не случайно крупнейший поэт эпохи Александр Блок так определённо сопротивлялся начётничеству и нивелировке, не желая “стать достоянием доцента” и неизменно видя собственную жизнь в литературе как мучительно живой путь. Именно с этим самоощущением связано, кстати, совершенно новое отношение поэтов “серебряного века” к книге стихотворений как к единой целостности со сквозным лирическим сюжетом, воплощающим эту самую идею пути и “попутно” образующим единые циклы, тождественные жизненным вехам. Поэтика “серебряного века” требует исключительного читательского соучастия. “Искусство чтения становится не менее важным, чем искусство писания”, - отмечает выдающийся специалист по стиховой культуре XX столетия М.Гаспаров. Подлинный читатель поэзии “серебряного века” по определению - сопереживатель и осмыслитель творцов этого уникального художественного пространства.