Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Литература»Содержание №2/2010

Спецвыпуск
«Один день Ивана Денисовича»

Роль и место повести А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в истории русской литературы

Вступительное слово учителя

В 11-м номере журнала «Новый мир» за 1962 год была опубликована повесть никому не известного автора «Один день Ивана Денисовича». Это был тот редкий в литературе случай, когда выход в свет художественного произведения в короткий срок стал событием общественно-политическим.

“Повесть «Один день Ивана Денисовича» прожила в нашей литературе всего год, — писал критик «Нового мира» В.Я. Лакшин, — и вызвала столько споров, оценок, толкований, сколько не вызывала за последние несколько лет ни одна книга. Но ей не грозит судьба сенсационных однодневок, о которых поспорят и забудут. Нет, чем дальше будет жить эта книга среди читателей, тем резче будет выясняться её значение в нашей литературе, тем глубже будем мы осознавать, как необходимо было ей появиться. Повести об Иване Денисовиче Шухове суждена долгая жизнь”1.

Известно, что значение художественного произведения определяется тем, что нового внёс его создатель в историю литературы. Нам предстоит сегодня на уроке ответить на вопросы:

— Что нового принесла повесть Солженицына читателям?

— Почему “повести об Иване Денисовиче Шухове суждена долгая жизнь”?

— В чём секрет такого успеха?

Колумб Архипелага

Новизна темы проступает уже в первом абзаце: “В пять часов, как всегда, пробило подъём — молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота было долго рукой махать”. Никогда ещё действие не разворачивалось в лагере.

Читаем заключительные строки повести со слов: “Засыпал Шухов вполне удоволенный…” Что в повести Солженицына вас поразило больше всего? Будничность описываемых событий, контраст между самочувствием героя и восприятием читателя: “удоволенный” герой, “почти счастливый день” — ужас, который переживает читатель в процессе чтения.

Послушаем впечатления первых читателей. Среди них известный литературовед М.Чудакова: “Медленно, как хорошо закатанный в брезент труп, случайно подцепленный тросом судна, всплывал со дна социализма на свет литературы тщательно затопленный, никому доселе не видимый мир со своими законами морали и быта, со своим детально разработанным регламентом поведения… Мы оказывались в страшной, но наконец-то своей, невыдуманной стране…”2

Приоткрывшаяся щёлка в “совершенно секретный” мир сталинской душегубки раскрыла одну из самых страшных и жгучих тайн века.

Дома вы должны были найти в тексте ответ на вопрос: “За что отбывают срок герои повести?” Отвечая на вопрос, кратко представьте каждого из героев. Промежуточный итог: одно только перечисление совершённых героями “преступлений” в сопоставлении со сроками, полученными за них, представляет собой потрясающий обвинительный акт государственной системе, безжалостно уничтожающей собственный народ.

Критика 60-х годов увидела в повести Солженицына обличение отдельных нарушений законности в сталинское время, о чём во всеуслышание было объявлено с трибуны ХХ съезда партии Н.С. Хрущёвым. Только поэтому повесть и смогла увидеть свет. В этом совпадала позиция автора с идеологией хрущёвской “оттепели”. Однако автор был далёк от социалистических идеалов и, не имея возможности открыто заявить о своей позиции, всё-таки местами её обнаруживает. В книге «Бодался телёнок с дубом» А.И. Солженицын пишет: “На «ура» принимали меня, пока я был, по видимости, только против сталинских злоупотреблений, тут и всё общество было со мной. В первых вещах я маскировался перед полицейской цензурой — но тем самым и перед публикой. Следующими шагами мне неизбежно было себя открывать: пора говорить всё точней и идти всё глубже”.

Авторская позиция и официальная идеология

Как и в чём проявились расхождения А.И. Солженицы­на с официальной идеологией 60-х годов в повести «Один день Ивана Денисовича»? Сообщение ученика (индивидуальное домашнее задание).

Ученик обращает внимание на эпизоды, в которых звучат:

— критика всей системы законодательства (по поводу “лучшего мнения о советском законодательстве” кавторанга Буйновского: “Дуди-дуди, Шухов про себя думает, не встревая, Сенька Клевшин с американцами два дня жил, так ему четвертную закатали, а ты месяц на ихнем корабле околачивался, — так сколько ж тебе давать?”; “Самому-то Кильдигсу двадцать пять дали. Это полоса была раньше такая счастливая: всем под гребёнку десять лет давали. А с сорок девятого такая полоса пошла — всем по двадцать пять, не взирая. Десять ещё можно прожить, не околев, — а ну, двадцать пять проживи?!”);

— неверие в справедливость и возможность свободной жизни в стране (Шухов срок кончает, но не верит в возможность освобождения: “Да ещё пустят ли на волю? Не навесят ли ещё десятки ни за так?” Ведь “конца срока в этом лагере ни у кого ещё не было”. “Закон — он выворотной. Кончится десятка — скажут, на тебе ещё одну”);

— радикальное неприятие всей государственной системы (герой Солженицына ощущает если не враждебность, то уж во всяком случае чуждость ему советской власти: везде мы видим употребление местоимений третьего лица “они”, “ихние”, когда речь заходит о государственных распоряжениях: “Неуж и солнце ихним декретам подчиняется?”, “Миллионы уже через трубу спустили, так они щепками наверстать думают”);

— духовная оппозиция писателя, религиозная основа его мироощущения (взгляды верующего автора проявляются не только в симпатии к Алёшке-баптисту, за свою веру отбывающему срок, но и в замечании бригадира Тюрина: “Всё ж Ты есть, Создатель, на небе. Долго терпишь, да больно бьёшь”; и в укоре Ивану Денисовичу, прошедшему шмон с ножовкой и забывшему помолиться с благодарностью, хотя в трудный момент он “возносчиво” обратился к Богу с молитвой: “Господи! Спаси! Не дай мне карцера!”; и в самой орфографии (с прописной буквы не только имя Божие, но и местоимение, к Нему относящееся);

— идеализация доколхозной жизни (“В лагерях Шухов не раз вспоминал, как в деревнях раньше ели: картошку — целыми сковородами, кашу — чугунками, а ещё раньше, по-без-колхозов, мясо — ломтями здоровыми. Да молока дули — пусть брюхо лопнет”. Теперь же он “всей душой изнывает по горсточке овса”, которого немеряно скормил смолоду лошадям”).

Таким образом, мы можем утверждать, что уже первое печатное произведение Солженицына — это рассказ не об “отдельных нарушениях социалистической законности”, а о противозаконности, точнее — противоестественности самой государственной системы.

“Простой советский человек”

В течение нескольких десятилетий советская литература стремилась воплотить образ нового человека. Герой советской литературы должен был быть несгибаемым борцом и активным строителем социализма, юношей “стального поколения”, “настоящим человеком”, героем социалистического труда. “Оттепель” 60-х годов способствовала появлению нового героя — носителя массового сознания, “простого советского человека”.

— Кто такой Иван Денисович Шухов?

— Что он за человек и какое произвёл на вас впечатление?

— Как вы поняли авторское отношение к герою?

— Новый ли это герой для советской литературы?

— А для русской? С кем его можно сравнить?

Иван Денисович имеет много общего с простым русским мужиком классики ХIХ века, с тем же Платоном Каратаевым, с лесковскими героями. В основе его нравственных представлений традиционные, христианские ценности. Мы видим незлобивость, услужливость Шу­хова, его мужицкое лукавство, умение приспособиться к невыносимым условиям и быть довольным малым. Доброта и жалость главного героя к окружающим, не только к Алёшке и кавторангу, но и к потерявшему чувство человеческого достоинства Фетюкову, способность понять даже своих конвоиров и надзирателей (люди подневольные) и посочувствовать им — всё это свидетельствует о возвращении русской литературы к вечным гуманистическим ценностям.

В лице тихого и терпеливого Ивана Денисовича Солженицын воссоздал почти символический в своей обобщённости образ русского народа, способного перенести страдания, издевательства коммунистического режима и блатной беспредел Архипелага и, несмотря на это, выстоять в этом “десятом круге «ада»”, сохранить при этом доброту к людям, человечность, снисходительность к человеческим слабостям и непримиримость к подлости.

Новизна героя Солженицына, который мало соответствовал общепринятым представлениям о “строителе коммунизма”, понравилась далеко не всем советским критикам.
Зачитаем мнение критика Н.Сергованцева: “Автор повести пытается представить его примером духовной стойкости. А какая уж тут стойкость, когда круг интересов героя не простирается дальше лишней миски «баланды»” (журнал «Октябрь», 1963).

 Согласны ли вы с этим утверждением? Иван Денисович за восемь лет каторги научился повседневной борьбе за существование: припрятать мастерок, вырвать поднос у зэка пощуплей, “закосить” пару мисок баланды, научился хранить запрещённые вещи: иголку — в шапке, нож — в щели, деньги — в подкладке. Постиг он и ту премудрость, что зэку, чтобы выжить, надо оставить гордость: “...кряхти да гнись. А упрёшься — переломишься”. Но при всём этом Шухов не потерял главного — чувства человеческого достоинства. Он твёрдо знает, что за пайку и за глоток махорочного дыма нельзя пресмыкаться. “Он не был шакал даже после восьми лет каторжных работ — и чем дальше, тем крепче утверждался”.

Сила героя Солженицына в том, что при всех неизбежных для зэка моральных потерях он сумел сохранить живую душу. Такие нравственные категории, как совесть, человеческое достоинство, порядочность, оп­ределяют его жизненное поведение. Иван Денисович не поддался процессу расчеловечивания даже в лагерях, он остался человеком. Так рассказ о советских лагерях вырастает до масштабов рассказа об извечной силе человеческого духа.

Духовные основы противостояния

— Что же спасает Шухова? Чем, по мнению Солженицына, держится человек в лагере?

На каторге трудно сохранить жизнь, но ещё труднее сохранить “душу живу”. В «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын посвящает проблеме нравственного выбора каждого, оказавшегося за колючей проволокой, отдельную главу «Душа и колючая проволока». Писатель перемещает нас из политической плоскости в духовную: “Не результат важен… а ДУХ!”

В лагере человек оказывается перед великим выбором, если он выбирает жизнь “любой ценой”, то в результате теряет совесть: “Это великий развилок лагерной жизни. Отсюда — вправо и влево пойдут дороги; одна будет набирать высоты, другая низеть. Пойдёшь направо — жизнь потеряешь, налево — потеряешь совесть”. Человек, решивший выжить любой ценой, неизбежно оподляется: становится стукачом, попрошайкой, блюдолизом, добровольным надсмотрщиком. И мы видим немало таких примеров в повести Солженицына: десятник Дэр, шакал Фетюков, стукач Пантелеев. Другой путь приводит к нравственному восхождению и внутренней свободе: “Перестав бояться угроз и не гонясь за наградами, стал ты самым опасным типом на совиный взгляд хозяев. Ибо чем тебя взять?”

— Приведите примеры таких живых душ, не сломленных бесчеловечными условиями. Найдите и прочитайте описание лагерника Ю-81. О чём свидетельствует этот портрет?

Это и праведник Алёшка-бап­тист, благословляющий тюрь­­му, и жилистый старик Х-123, в споре с Цезарем выражающий взгляды самого автора на искусство: “Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов”, “Нет уж, к чёртовой матери ваше «как», если оно во мне добрых чувств не пробудит”, и лагерник Ю-81. “Об этом старике говорили Шухову, что он по лагерям да по тюрьмам сидит несчётно, сколько советская власть стоит, и ни одна амнистия его не прикоснулась, а как одна десятка кончалась, так ему новую совали”.

К числу душ, не сломленных нечеловеческими условиями ла­геря, безусловно, принадлежит и главный герой, по-своему сумевший приспособиться к жизни в особлаге. Поэтому рассказ о зэке, который “не мог себя допустить” и “чем дальше, тем больше утверждался”, приобретает всеобъемлющий смысл. В стране, где всё направлено на растление душ, сохранить “душу живу” — высокий подвиг! Писатель верит в неограниченные духовные силы человека, в его способность выстоять перед угрозой озверения.

Особенности языковой манеры писателя

— Какое впечатление на вас произвёл язык Солженицына? Приведите примеры арготизмов, просторечной лексики. Оправданно ли их употребление?

Изображение новой, небывалой действительности нуждается в новых языковых средствах. Многие годы Солженицын, глубокий почитатель Вл.Даля, все лагерные годы бережно хранивший один из томов его «Словаря», создавал свой «Словарь языкового расширения», искал через язык пути преодоления разрыва между книжным и просторечным языком, хотел через дух языка глубже понять народные характеры. Русский язык в прозе Солженицына часто предстаёт в движении от книжного к разговорно-просторечному. Писатель и в повести «Один день Ивана Денисовича» создаёт свой словарь языкового расширения, выявляет оттенок слова путём его деформации, урезания, сокращения, наделения корневой основы слова неожиданными приставками, суффиксами.

— Приведите примеры таких слов, созданных писателем.

“Недокурок”, “скрестье”, “невподым”, “возносчиво”, “изнахалиться”, “внимчиво”, “не пролья”, “обвыкал”, “довидел”, “спотычливо”, “удоволенный” и т.п.

— Кто ведёт повествование об одном дне Ивана Денисовича? Похожа ли речь автора на речь героя?

Желая воссоздать внутренний мир героя, его внутреннюю речь, через которую просматривается определённая манера мышления, Солженицын использует особую форму повествования — так называемую несобственно-прямую речь. Это повествование от лица нейтрального повествователя, но выдержанное полностью в речевой манере героя. Каждое чувство, взгляд, оценка, весь мир передан через восприятие бывшего колхозника, а ныне зэка Ивана Денисовича Шухова: “Только береженье их — на чужой крови… отходил маленько… где тут угреешься… поди вынеси, не пролья!.. всё тело разнимает… народу поменело…”

Итоги

— Давайте сформулируем выводы о значении повести Солженицына в истории русской литературы.

1. Солженицын явился Колумбом, проторившим путь к неизвестным островам Архипелага, открывшим и описавшим неизвестную нацию зэков.
Вслед за произведениями Солженицына появились «Колымские рассказы» В.Шаламова, «Погружение во тьму» О.Вол­кова, «Верный Руслан» Г.Вла­димова и др. произведения на эту тему.

2. Писатель открыл “простого советского человека”, создал почти символический в своей обобщённости образ русского народа, способного перенести невиданные страдания и сохранить живую душу.

3. Повестью Солженицына был намечен поворот к традиционным нравственным ценностям, забытым советской литературой. “Талант и смелость А.Солженицына проявились в том, что он стал говорить голосом великой литературы, главное отличие которой от литературы незначительной в том, что она занята категориями добра и зла, жизни и смерти, взаимоотношений человека и общества, власти и личности” (А.Белинков).

4. Солженицын дал урок смелости и мужества всем советским писателям. “Он доказал, что можно и должно писать, не думая ни о внутреннем, ни о внешнем цензоре” (В.Каверин). “Писать так, как писали ещё недавно, уже нельзя” (Г.Бакланов). “Когда явился Солженицын и спас честь русской литературы, его явление было как чудо” (А.Якобсон).

5. Впервые в советской литературе прозвучала критика всей системы, “передовой идеологии”. “Солженицын раскрыл нам глаза, наглухо зашитые идеологией, нечувствительные к террору и лжи” (Ж.Нива).

6. Повесть обнаруживала духовное противостояние писателя, возврат к религиозным основам мировоззрения. “Это было поворотным событием не только в истории русской литературы, но и в истории духовного развития каждого из нас” (М.Шнеерсон).

7. Солженицын выступил новатором в области языка. “Событием был сам язык; в него окунались с головой… Это был тот самый великий и могучий, и притом свободный язык, с детства внятный… Русский язык с силой забил, как ключ, с первых строк — играя и почти физически ощутимо утоляя жажду” (М.Чудакова).

Примечания

1 Лакшин В.Я. Друзья и недруги Ивана Денисовича // Лакшин В.Я. Пути журнальные. М., 1990. С. 73.

2 Чудакова М.О. Сквозь звёзды к терниям // Чудакова М.О. Литература советского прошлого. М., 2001. С. 340, 365.

Литература

1. Лакшин В.Я. Друзья и недруги Ивана Денисовича // Лакшин В.Я. Пути журнальные. М., 1990.

2. Лейдерман Н., Липовецкий М. Между хаосом и космосом // «Новый мир». 1991. № 7.

3. Нива Ж. Солженицын. М., 1992.

4. Чудакова М.О. Сквозь звёзды к терниям: Смена литературных циклов // Чудакова М.О. Литература советского прошлого. М., 2001.

5. Шнеерсон М. Александр Солженицын. Посев, 1984.

 

Рейтинг@Mail.ru